Инженер Петра Великого – 8 - Виктор Гросов
Под его началом собирались специалисты, каждого из которых Штаремберг отбирал лично. Из Богемии прибыли хмурые, немногословные рудокопы, чьи руки привыкли к кайлу и пороховому заряду; они умели читать камень, находить уязвимые места в любой конструкции и превращать мосты и плотины в груду обломков. Из Тироля явились стрелки-охотники, способные с двухсот шагов попасть в глаз белке, — идеальные стрелки и разведчики. Из оружейных мастерских Штайра приехали мастера-слесари — люди, способные по нескольким обломкам восстановить любой механизм или, наоборот, вывести его из строя, добавив всего одну лишнюю деталь. Это была элитная группа.
Австрийская разведка тем временем затеяла тонкую и циничную игру. Ее агенты вместо того чтобы мешать французам, стали их невидимыми помощниками. Шевалье де Вуазен, эмиссар Людовика XIV, искал безопасные пути для переправки золота Булавину — и «случайно» находился сговорчивый проводник, указывавший на единственную дорогу, свободную от русских разъездов. Требовались французским офицерам, спешившим на Дон, лошади — и тут же «неожиданно» предлагал свои услуги обедневший дворянин, готовый за скромную плату предоставить лучших скакунов.
Французы были уверены, что ведут свою собственную игру, не подозревая, что каждый их шаг контролируется и направляется из Вены. Евгений Савойский с холодным расчетом поощрял их тратить силы на поддержку обреченного бунта, зная: чем громче будет полыхать на Дону, тем меньше внимания русские обратят на тихую угрозу, ползущую к ним с запада.
Месяц спустя в том же инсбрукском кабинете, на огромной карте Восточной Европы застыли флажки, обозначая диспозицию невидимой войны.
Евгений Савойский и граф Вратислав смотрели на безмолвную панораму своих замыслов.
— Французский караван с золотом для Булавина пересек Днепр, — доложил канцлер, передвигая красный флажок. — Наши люди сопроводили их до самых степей. Де Вуазен уверен, что одержал первую победу.
— Пусть тешится, — безразлично бросил Евгений. Его взгляд был прикован к другому флажку.
— Гетман Мазепа официально обратился к царю с просьбой разрешить наем «вольных рот» для защиты от татарских набегов, — Вратислав передвинул синий флажок, разместив его в самом сердце Гетманщины. — Петр явно хочет быстрее заключить мир на своих условиях, поэтому не отвлекается и дает согласие. Путь для корпуса Штаремберга открыт.
Принц медленно подошел к карте. Три смертельные язвы расползались по телу Российской Империи. Красная — явная и кровавая — бунт на Дону, раздуваемый французами. Синяя — скрытая, гноящаяся — предательство Мазепы, зреющее под маской верности. И черная — маленький, почти незаметный флажок, который Вратислав только что поставил на границе Силезии. Смертельная угроза, о которой не знал никто, кроме них двоих. Отряд барона фон Штаремберга начал свой путь.
Евгений Савойский кончиком пальца коснулся черного флажка.
— Булавин и французы — это громкая, яростная буря, которая заставит русского медведя смотреть на юг. Они закроют ему глаза и заткнут уши. А в это время, в полной тишине, — его голос стал почти шепотом, — наш маленький отряд вонзит ему кинжал прямо в сердце.
Конец интерлюдии.
Глава 13
В остроге откровенно воняло гарью. Мы сидели у костра посреди двора, на утоптанной тысячами ног земле. Вокруг, прислонившись к бревенчатым стенам или просто растянувшись на земле, отдыхали мои люди — выжившие «десантники» и горстка бойцов Дубова. На их осунувшихся лицах читалось выстраданное опустошение победителей.
Рядом со мной, подтянув раненую ногу, сидел Василий Орлов. С отстраненной аккуратностью он методично менял повязку, морщась всякий раз, когда ткань прилипала к ране. В клочья изорванный мундир висел на нем мешком, щетина на щеках казалась седой от пороховой гари, однако в глазах плясали знакомые бесенята.
— Ты бы лекаря кликнул, — проворчал я, наблюдая за его манипуляциями. — Заражение пойдет — ногу оттяпают.
— Лекарь пусть с тяжелыми возится, — отмахнулся он, затягивая узел зубами. — А моя плоть казенная, сама заживет. Государь-то наш, орел… — Орлов откинулся на бревно и достал из-за пазухи плоскую флягу. Сделав большой глоток, протянул ее мне. — лично мне приказывал сюда идти. Я-то думал, от Меншикова бумага, а оно вон как обернулось. Государь сам, лично в Азов заявился: «Орлову, — говорит, — взять острог на Калитве и ждать подхода основных сил». И ведь что забавно, Петр Алексеич…
Он хмыкнул, в его взгляде проступила горькая ирония.
— Он мне и помощника сватать пытался. Француза какого-то, инженера. Говорит, умный, собака, в подрывном деле сечет, а ты, Василь, в тактике силен. Соединить, де, твою отвагу с его хитростью — цены вам не будет. Я тогда еще подумал: что за напасть? С каких это пор мы с франками в одной упряжке ходим?
Приняв флягу, я сделал глоток. «Настойка» обжгла горло, но не согрела. Француз. Анри Дюпре. Мой ученик поневоле с таким трудом перетянутый на мою сторону. Человек, способный просчитать все слабые места этого острога, подсказать Орлову, где ставить заслоны и как укрепить стены. Его знания могли сберечь десятки, если не сотни жизней. Я его оставил с Государем как раз для того, чтобы он помог советом, ведь толковый малый. А в Компании успеет еще поработать — надо еще Нартова подготовить к этому, не обидится ли, не подумал я об этом.
— Ну, я и доложил Государю через Брюса, мол, не сладим мы с чужеземцем, Ваше Величество, — продолжал Орлов, не замечая моей задумчивости. — Только путаться под ногами будет. Эти хитрованы завсегда себе на уме. Пока он мне будет свои чертежи малевать, казаки нас на ремни порежут. Свой глаз — алмаз, а чужой — стекло. Как-нибудь по-простому управимся. Государь поморщился, но спорить не стал. А теперь вот сижу и думаю… гложет меня мысль, Петр Алексеич… Может, я людей погубил своим упрямством? Может, тот француз и впрямь бы нам помог?
Вопрос был задан без всякой рисовки, и от этой простой солдатской рефлексии стало неуютно. Вот он, системный сбой во всей красе. Грандиозный рассинхрон огромной имперской машины. Государь принимает верное, гениальное в своей сути решение — соединить практику и теорию, отвагу и расчет, — но натыкается на простой, как валенок, человеческий фактор. На укоренившееся, въевшееся в кровь недоверие ко всему чужому (хотя кто как не Петр Первый
