Вся история Петербурга. От потопа и варягов до Лахта-центра и гастробаров - Лев Яковлевич Лурье

Так что с проведением реформ и началом промышленного бума принцип расселения рабочих остался тем же. Дома для них строились или прямо на территории завода, или рядом с ним. Там же находились хозяйственные сооружения, а нередко и особняк владельца. Так, например, на Кожевенной линии сохранился дом владельцев большой стоящей там фабрики — семейства Брусницыных.

Многие заводы представляли собой своего рода город в городе, где жизнь шла своим чередом, во многом отдельно от столицы. Кроме того, очень часто вокруг заводов росли стихийные рабочие поселки.

Бытовые условия могли быть крайне тяжелыми. Здания, куда селили пролетариат, чаще всего представляли собой бараки, где люди либо спали по одиночке на нарах в несколько этажей, либо, если у них вдруг были семьи, в крошечных клетушках с женами и детьми. За аренду такого «дома» все равно приходилось платить, причем цена за квадратный метр оказывалась выше, чем в просторных квартирах в центре Петербурга.

Подобный уклад сохранялся более или менее до 1907 года, то есть до появления в Петербурге первого полноценного общественного транспорта. Запуск электрического трамвая совпал с тем, что постепенно довольно заметно выросли зарплаты рабочих. В результате многие из них стали снимать сравнительно дешевые квартиры или комнаты на приличном расстоянии от завода. Семья, состоявшая из квалифицированного рабочего, его жены и детей, жила, как правило, в своеобразном хостеле. Они арендовали многокомнатную квартиру, и часть комнат в ней пересдавали рабочим своего же завода. Рабочие жили не в лицевых корпусах и не на комфортных втором, третьем или четвертом этажах, а под самой крышей или в дворовых флигелях.

Заводских рабочих в Петербурге, вплоть до самой революции, было меньше, чем крестьян, занятых в малом бизнесе, однако их количество постоянно росло. Столичные рабочие делились на квалифицированных и неквалифицированных — фактически две разные социальные страты.

Квалифицированные рабочие были грамотными людьми, как правило, порвавшими связь с деревней. Они получали 400–800 рублей в год, могли позволить себе пристойные жилищные условия. Их жены чаще всего тоже работали на заводах, дети ходили в городские училища. Считается, что процент таких рабочих был крайне мал, но все же в Петербурге работало огромное количество крупных машиностроительных заводов, где, не имея специальных навыков, трудиться было невозможно. Квалифицированные рабочие — хоть и не утонченные, но все же не лишенные чувства собственного достоинства люди. Они сделали важный выбор в жизни между деревней и городом в пользу города. Из-за острой конкуренции за обученных людей социальная грань между низшим офицерством и мелким чиновничеством и образованным пролетариатом практически стерлась. К началу Первой мировой войны трудно представить себе квалифицированного рабочего, не читающего газет. Одновременно с этим рабочие, хоть и адаптировались к городу, воспитывались окраиной и считали насилие нормальной частью жизни. Очевидно, что именно это сочетание качеств и привлекло в них идеологов революции.

Неквалифицированные рабочие пригождались на стройках, в текстильной и пищевой промышленности и вообще везде, где не требовались специальные знания. Они не утратили деревенских корней, заняты были на черных работах, связывали перспективы с родными местами, куда надеялись вернуться. Жили они в тяжелейших условиях. Исследование 1903 года показало, что в среднем неквалифицированные рабочие селились по 18 человек в квартире. Это для них вокруг заводов строили бараки, где не было ни водопровода, ни канализации, ни уж тем более других удобств.

В среднем грамотность среди рабочих была необычно высокой. Если среди населения России, согласно переписи 1897 года, она составляла 23 %, то среди петербургских рабочих — 78 %.

К моменту начала революции промышленные рабочие составляли всего около 20 % населения столицы, но именно они сыграли решающую роль в забастовках, демонстрациях и в конце концов свержении власти. Работники малого бизнеса, тоже довольно грамотные и жившие в худших условиях, — почти никакой. Дело заключалось в том, что у рабочего в старой России, и в Петербурге в частности, не существовало никаких перспектив социального роста. Наиболее активные из работников трактиров и лавок мечтали сами в конце концов стать хозяевами лавки или трактира, и такая задача была трудно достижимой, но вполне реальной. Рабочий, какой бы квалификацией он ни обладал, не мог стремиться стать даже мастером на заводе (эту должность пролетарии презирали, поскольку она предполагала, что, поднявшись по карьерной лестнице, ты будешь надсматривать за своими же товарищами). Единственная надежда показать себя для этих людей оказалась связана с социальным переустройством, бунтом.

Петербург между Москвой и Парижем

Архитектура времен Александра III служит прекрасным зеркалом социальных процессов, происходивших в российском обществе. С одной стороны, экономический застой привел к тому, что жилых домов стали на долгое время строить гораздо меньше, а те, что все же строили, стали, в общем, куда скромнее. Возводили больше общественных зданий. Архитектурная эстетика вторила государственной идеологии. Император с еще большим рвением, чем Николай I, заказывал архитекторам церкви в неорусском и неовизантийском стиле. Вместе с тем вкусы аристократии оставались совершенно европейскими, что некоторым образом доказывало иллюзорность возможности окончательно закрыть окно в Европу.

На месте убийства Александра II Александр III решил построить церковь. Это здание, храм Воскресения Христова на Крови, стало манифестом его политического курса и самой идеологически обусловленной постройкой за всю историю Санкт-Петербурга. (Илл. 18)

В 1881–1883 годах на проект храма состоялось несколько конкурсов подряд. Первый выглядел вполне обычно. Выиграл проект Антония Томишко — имитация традиционного византийского стиля. Вторую премию получили Иероним Китнер и Андрей Гун, придумавшие оригинальную версию классического храма. Формы куполов они предельно упростили, так что получилось очень лаконичное здание. Третье место занял Леонтий Бенуа, предложивший построить церковь в духе итальянского барокко.

Государь, однако, все проекты отмел. Пришлось устроить еще один конкурс, а за ним и еще один, пока наконец-то император не одобрил эскиз шотландца Альфреда Парланда. По его проекту в конце концов построили храм, являющийся очень хорошо узнаваемым парафразом храма Василия Блаженного на Красной площади в Москве. (Илл. 19)

Победа досталась Парланду благодаря удачно с точки зрения конъюнктуры выбранному соавтору — архимандриту Русской православной церкви Игнатию. Старцу якобы привиделось, что именно его предложение будет принято государем. Такой исход нетрудно было предсказать, зная приверженность Александра III православию.

Тем не менее царь хотя и оценил совместный труд Альфреда Парланда и архимандрита Игнатия, но все же настоял на его доработке. Первая версия Спаса на Крови, как храм теперь называют, напоминала собор Василия Блаженного разве что отдаленно. Сходство стало почти буквальным именно в процессе требуемого царем улучшения, которым архитектор занимался