Вся история Петербурга. От потопа и варягов до Лахта-центра и гастробаров - Лев Яковлевич Лурье

В 1857 году император Франц Иосиф в Вене издал декрет, начинающийся со слов: «Такова моя воля». Он велел разобрать средневековые стены Вены и разбить на их месте кольцо широких зеленых бульваров — Рингштрассе. В последующие десятилетия вокруг них выросли роскошные здания Венской оперы, Ратуши, музеев изобразительных искусств и естественной истории.

В Санкт-Петербурге ничего такого не происходило. В этом как будто бы не было необходимости. Урбанизация наступала медленно, и самые страшные ее последствия пока можно было не замечать. Революции 1848 года до России не докатились и как будто бы не грозили ей. Потом, Петербург все же город нового времени, в нем нет тесной средневековой части, которая требовала бы обновлений. Наконец, Николай Павлович считал опасность революции проблемой, некоторым образом, внешней. Как будто бы стоило по-настоящему отгородиться от вольномыслящей Европы и ее ценностей, чтобы она сама собой исчезла.

В результате все шло своим чередом. При Николае I были реализованы всего два значимых градостроительных проекта. Один из них — строительство первого постоянного моста через Неву, Благовещенского, и одноименной площади перед ним. Примыкающий к площади канал, Конногвардейский, засыпали и превратили в бульвар. На Петроградской стороне в начале 1840-х годов разбили Александровский парк, ставший одним из самых больших зеленых пространств в центре города. Поскольку Петербургский остров в то время оставался глубокой периферией, важность его появления оценили не сразу.

Со временем к Петербургу присоединили предместья — места, куда горожане ездили отдыхать на дачи. Такой шаг выглядел совершенно логичным: город и пригороды стоило рассматривать как единое целое; однако за этим ничего не последовало — ни общего проекта развития, ни планов по созданию транспортной системы.

Как мы теперь отлично знаем, расчет европейских монархов был совершенно правильным. Долгое последовательное невнимание к качеству городской среды за последующие десятилетия привело в Петербурге к колоссальной социальной напряженности и в конце концов к революции.

Новый петербургский миф

Когда люди выходят из кинозала после просмотра гениальной ленты — например, «Восемь с половиной» Федерико Феллини — они говорят, что этот фильм повернул их зрачок. Те же предметы предстают слегка другими. В знакомых фасадах и лицах обнаруживаются новые оттенки и смыслы. Именно это произошло с образом Петербурга примерно в то же время, когда запустили первую железную дорогу.

С момента основания города и перенесения столицы из Москвы и до пушкинского «Медного всадника», то есть до середины 1830-х годов, Петербург виделся как своего рода выставка достижений империи, чудо, сотворенное легендарным царем-героем:

Прошло сто лет, и юный град,

Полнощных стран краса и диво,

Из тьмы лесов, из топи блат

Вознесся пышно, горделиво.

Этот миф отчасти был создан самим Петром I. Когда же русский царь Александр победил Наполеона, а архитектор Росси достроил свои невероятные ансамбли, он особенно укрепился. Вот как, например, писал в 1834 году об основании Петербурга Константин Батюшков:

«…Еще гремели шведские пушки; устье Невы еще было покрыто неприятелем, и частые ружейные выстрелы раздавались по болотным берегам, когда великая мысль родилась в уме великого человека.

Здесь будет город, сказал он, чудо света. Сюда призову все художества, все искусства. Здесь художества, искусства, гражданские установления и законы победят самую природу. Сказал — и Петербург возник из дикого болота».

Вступление Александра Пушкина к поэме «Медный всадник» — завершающий и самый звучный аккорд темы восхищения Петербургом.

Сам Пушкин и задал новую тональность размышлений о городе в сюжетной части поэмы. Петра Великого он противопоставил «маленькому человеку» Евгению, который потерял буквально все во время страшного наводнения 1824 года. Строительство города в столь уязвимом, гиблом месте в такой оптике выглядело не русским чудом, а проявлением бесчеловечной политической воли.

Полный проницательного осуждения взгляд на Петербург доминировал в книгах, статьях и культурных беседах вплоть до начала XX века.

Вслед за Пушкиным, но гораздо определеннее этот холодный и жестокий город «без истории» представлял читателю в своих произведениях Николай Гоголь. Город, в котором отнимают шинель у бедного чиновника Акакия Акакиевича, где бродит нос майора Ковалева, откуда приезжает в провинцию бессмысленный хлыщ Иван Хлестаков. Петербург буквально сводит с ума героев Достоевского. В «Обыкновенной истории» Ивана Гончарова чиновный, карьерный дух столицы превратил юношу-идеалиста в беспринципного циника.

Речь идет не только о художественных образах, но и о принятом среди интеллигенции отношении к Петербургу. Ненависть к столице, воздвигнутой на пустом месте, противопоставление ее теплой патриархальной Москве превратилась почти что в хороший тон.

Конечно, здесь есть и интернациональный контекст. Представление о большом городе как о новом Вавилоне в то время было общепринятым в европейской литературе. Оноре де Бальзак тоже описывал Париж как довольно мрачное место. Тем не менее в случае с русской столицей к общей тенденции добавлялся довольно важный контекст.

Зло виделось не только в современных реалиях и самом феномене мегаполиса, но и в затее Петра, решившего устроить город в месте с ужасным климатом, насильственно навязавшего России европейский уклад, не считавшегося с человеческими судьбами.

Петербург в произведениях русских писателей последних двух третей XIX века выглядит грязным, несправедливым, жестоким, но ко всему этому еще и фантасмагоричным. Петровская формула «небывалое бывает» приобрела негативный смысл. Как будто бы само по себе существование Петербурга противоестественно, а повседневная действительность его — не вполне реальна. «О, не верьте этому Невскому проспекту!» — восклицал Гоголь. Достоевский представлял, что город может исчезнуть так же неожиданно, как и возник:

«Казалось, наконец, что весь этот мир, со всеми жильцами его, сильными и слабыми, со всеми жилищами их, приютами нищих или раззолоченными палатами — отрадой сильных мира сего, в этот сумеречный час походит на фантастическую, волшебную грезу, на сон, который в свою очередь тотчас исчезнет и искурится паром к темно-синему небу».

За и против Петербурга: западники и славянофилы

Понятие «интеллигенция» — чисто русское. Полного соответствия этому термину в европейских языках нет. Культурологи и историки спорят о времени его происхождения в нынешнем значении, но в общем оно относится к людям, озабоченным не только материальным или религиозным, но и общественно-политическим контекстом примерно с середины 1830-х годов.

По мере того как свободомыслие при