Последнее интервью - Бэлла Алексеевна Куркова

Жизнь моя не промелькнула перед глазами. Даже любимое телевидение не промелькнуло. Никого я не клеймила. Вот только преступникам этим говорила, что они подонки. И пощады у них не просила.

Басик жил на третьем этаже. Я понимала, что никто мне на помощь не придет. Никто не услышит и не выйдет – все боятся. Уже наступило время, когда все боялись. Это было ужасно.

В одной квартире того дома на первом этаже жили глухонемые, а в другой квартире, напротив лифта, жила баба Дуся, которая не ходила. Но у нее было открыто окно, и мои крики через подъезд каким-то образом до нее донеслись. Она еще сильнее открыла это окно. И стала орать как резаная:

– Милиция, скорей, здесь убивают человека!

Баба Дуся, получается, спасла мне жизнь. Меня отпустили. Слышу только – топот ног. Я встаю – кровь льет из головы. Нажимаю кнопку лифта. Поднимаюсь на какой-то этаж, звоню в квартиру. Открывается дверь, там двое мужчин, они видят меня и говорят:

– Что с вами?

Я отвечаю:

– Да меня вот здесь, в подъезде… Напали… Я к Басилашвили…

– Басилашвили этажом ниже, – говорят мне и тут же захлопывают дверь. Это отец и сын были, потом они долго оправдывались перед Басилашвили, что они не узнали меня. Ну правильно, кровью залито лицо. Как узнать! А просто женщине, разве ей не надо помочь? Да Бог с ними.

Нападавшие унесли мою сумку[31]. А у меня там был кекс для Ксюшки, дочери Басика, паспорт, какие-то копейки денег и косметика.

Я спустилась на этаж ниже, звоню в квартиру Басилашвили. Он не сразу открывает.

– Кто? – спрашивает.

– Да открой, Олег! – И тут я расплакалась.

Рыдаю, с меня кровь льется. Тут начинают рыдать Галя и Басик.

Жена Басилашвили – Галя Мшанская. Ее мать была одной из лучших певиц Мариинской оперы еще при Дягилеве. Галька притаскивает какое-то полотенце, я говорю:

– Не надо, может быть, тут что-то не так, можно только чистое.

Пытаюсь объяснить, что произошло в подъезде.

Никто не ехал, когда Олег с Галей стали звонить по всем телефонам, чтобы милицию вызвать и скорую помощь. Никто не ехал, никто. Значит, знал в руководстве города кто-то, что произошло. Вдруг скорых машин не оказалось, вдруг не оказалось милицейских машин… Ничего не оказалось. Я реву и говорю:

– Звоните Филатову, он глава президентской администрации. Он поможет.

Набирают телефон Филатова, и Басик рассказывает, что произошло. Через пять минут уже было ФСБ. Филатов мгновенно отреагировал, но его после этого сняли с работы. Он перестал быть главой администрации президента. Потому что он встал на мою защиту.

Я сначала в больницу не поехала, сделала просто снимок сквозь все это месиво кровавое. Череп не разбит, просто рана. Думала дома отлежаться, но мне стало хуже.

Я сползла с дивана, на котором лежала дома, подползла к телефону на кухне. Набрала номер Лены Сокольниковой, управделами нашей компании, и говорю:

– Лена, пришли врача, только не скорую помощь. На меня напали. Пришли врача, который поймет, насколько это серьезно. Но только ты никому!.. Дай слово, что ты никому не скажешь.

Она дала слово.

Пришел врач. Говорит:

– Надо в больницу.

Меня положили в больницу. Когда прилетел из Америки Собчак, он пришел ко мне в эту самую больницу, в Американский госпиталь, который в 122-й медсанчасти тогда был, и говорит:

– Я измерил своими шагами длину двора Олега Валериановича. Это восемьдесят четыре метра. И возле лифта собрал все стекла из ваших очков.

Это все происходило в тот момент, когда Борис Николаевич Ельцин прибыл в Петербург на встречу с королевой Великобритании. Королева на яхте при нем пела, а я лежала с разбитой головой, которую мне разбили люди, нанятые покончить со мной.

В тот день, когда на меня напали, мы должны были против Ельцина писать бумагу[32] и призывать хороших людей отказать ему в доверии. Он нас предал[33]. И по телефону я все время это обсуждала.

Позже, когда у меня дома делали ремонт, пришел техник, он должен был снять с окон части сигнализации. Он стал вытаскивать из плинтусов какие-то провода. И на середине, когда намотал много, он остановился и говорит:

– Бэлла Алексеевна, я много чего перевидал, но такого – никогда.

Я говорю:

– А что, что это значит?

– Это прослушка, явная.

– Как прослушка? Какая прослушка?

Я уговорила этого парня-техника всю прослушку убрать. Я поклялась, что ни за что никому не расскажу, что это сделал он. Он намотал большой рулон проводов, которые обнаружил в двух комнатах, на кухне и в коридорах. Все прослушивалось.

Я лежу в больнице. Сергей Александрович Филатов один стоит на моей защите. И генеральному прокурору говорит:

– Только попробуйте, я все ваши дела открою. Через меня все бумаги шли. Я на всякий случай взял кое-что. Если вы только попробуете что-нибудь с ней сделать, будьте уверены, я опубликую такой компромат на вас, что вы полетите со всех постов. Лучше помогайте разобраться в этом во всем.

Это произошло на следующий день после убийства журналиста Холодова. 17 октября 1994 года его убили.

Дальше события развивались так… Я ничего не говорю мужу, никому ничего не говорю. Открываю окно на кухне. Не хожу на работу, сижу у открытого окна. Решила так: постучат в дверь – я выбрасываюсь в окно, кончаю жизнь самоубийством. Потому что я понимала, что в тюрьму мне нельзя попадать. Это ужас, который я пережила, я даже несколько рюмок водки выпила за это время. Но это не помогало. Это ожидание круглосуточное, потому что ты задремывал на какое-то время, но ждал стука, звонка в дверь…

Что делать? Наконец, до меня добирается Виктор Правдюк. То есть ему открыли дверь. Он входит и говорит:

– Вы чего сидите? Давайте я за вами буду приезжать, вместе будем ездить на работу. Так же нельзя.

– Витя, но они по дороге могут это сделать.

– Да уже предупреждены многие. Вас здесь уже народ охраняет.

– Но я же уволила Невзорова. И на доме вывесили даты моей жизни и смерти.

Невзоров сделал надпись и прилепил доску на моем доме: «Здесь жила Бэлла Куркова – тогда-то родилась, тогда-то умерла». Дата того дня, вот как раз, когда пришел Правдюк. Невзорова я уволила за прогулы, потому что он на втором путче выступал, за гэкачэпистов очередных.

Собчаку я не звоню, он тоже мне не звонит. И я не понимаю, что делать