Девочка с Севера - Лия Геннадьевна Солёнова

– Тань, о чём это она?

– Расшифровываю: «Вот, сука, сука бесхвостая! Надо повесить мою фотографию на площади Пяти углов для всеобщего порицания как вертихвостку!»

К сожалению, бабушка не дожила до того времени, когда большой Танин портрет повесили на этой центральной площади города в галерее «Лучшие люди города». Татьяна смеялась:

– Исполнилась бабушкина мечта! Моя фотография на «Пяти углах»!

В отличие от меня, ей следовало бы стать артисткой. Я об этом всегда думаю, когда наблюдаю, как с юмором и артистично она рассказывает о ком-то или кого-то копирует. Чаще всего иронизирует по поводу себя, за что я её люблю. Не всем дано относиться к себе с иронией.

Первая любовь

Наши отношения с Женей Черепеничевым не выходили за пределы катка, но и за его пределами отсутствием поклонников я не страдала. Одновременно несколько ребят за мной «ухлёстывали», как тогда мы называли ухаживания. Многие мальчики из нашего класса окончили институты, кто-то стал учителем, врачом, инженером, но, как мне кажется, из них самой интересной личностью был Володя Сазонов. У него были прямые светлые, почти белые волосы, такие же брови и ресницы, светлые глаза. Он был из офицерской семьи, но ходил в самом затрапезном виде: видавшая виды вельветовая куртка, а на ногах часто бывали не ботинки, а кирзовые сапоги. На уроках он, полулёжа на парте, дремал или читал спрятанную под партой книгу. Учился он легко, не напрягаясь, особенно по математике и физике. Всё свободное время со своим другом Валеркой Чебыкиным они проводили, шатаясь по окрестностям города или по берегу залива, во время отлива отыскивая там какие-нибудь необычные предметы. Иногда притаскивал их в класс, показывал. Мастерил деревянные пугачи, стреляющие гвоздями. Карманы его всегда были набиты пистонами для пугачей. Эти пистоны, сидя в классе за моей спиной, на уроках иногда спускал мне за шиворот. Это он и Чебыкин открыли тоннель в центре города, куда мы с ними и Элей ходили расстреливать из пугачей дневники после окончания учебного года. Судьба Чебыкина была печальна. В его поведении появились странности. Он стал заговариваться на уроках. Мы смеялись, учителя негодовали, а оказалось, что он заболел и в итоге угодил в психушку. По окончании школы Володя Сазонов поступил в Московский институт стали и сплавов, жил в общежитии. Однажды он пригласил меня в кафе, и тут меня ожидал сюрприз! Когда в гардеробе он снял пальто, я увидела на Володе строгий чёрный костюм, белоснежную рубашку и галстук-бабочку – почти что смокинг! Я просто онемела! К сожалению, с Володей мы больше не встречались, как-то не пришлось. О его дальнейшей судьбе я ничего не знаю.

Внимание ко мне одноклассников меня мало трогало – моё сердце было прочно занято Толиком Федоренковым. Ах, Толик, Толик! Я сохла по нему пять лет школьной жизни начиная с шестого класса! Влюбилась после совместного отдыха наших семей в Рахнах. Толик был старше меня на два года, жил в нашем же доме, в соседнем подъезде. Симпатичный мальчик – выше среднего роста, широкоплечий, короткие светлые вьющиеся волосы, курносый нос. Хорошо учился, отлично бегал на лыжах. Часто ездил на областные соревнования по лыжам, где выступал за нашу школу. Играя с мальчишками в футбол, всегда стоял в воротах и отважно кидался на мяч. Когда мальчишки играли в нашем дворе, я, приклеившись к окну, не отрываясь смотрела на Толика. Даже увидев его издалека, одним глазком, вспыхивала от счастья, и его, этого счастья, хватало на целый день, а то и больше! Летала как на крыльях! Что бы я ни делала, Толик постоянно присутствовал в моём сознании. Как пушкинская Татьяна рисовала на запотевшем стекле «заветный вензель О да Е», так и я исписывала промокашки во всех школьных тетрадях зашифрованным вензелем А

2

Федоренковы жили в нашем доме, в соседнем подъезде, вчетвером в такой же, как у нас, комнате 18 квадратных метров: отец (заведующий городской сберкассой), мама (тётя Лида), Славка (брат, на два года старше Толика) и Толик. После того как мы вместе отдыхали в Рахнах, где они снимали хату напротив нашей, и подружились, я часто к ним забегала послушать пластинки, которых у них было множество, и поболтать со Славкой. Он был рыжим-рыжим, весёлым и, как все, включая Толика, уверовал, что я прибегаю к ним из-за него. Однажды в нашем подъезде даже попытался меня поцеловать, но я была крепкой девочкой – отбилась!

Позднее он вместе с нашим соседом, Женькой Ананьевым, поступил в техникум в Петрозаводске и слал оттуда мне приветы, чем неимоверно удивлял Женьку. У того в голове не укладывалось, как при разнице со мной в четыре года у Славки могла возникнуть какая-то симпатия ко мне. Приехав на каникулы с осознанием этого факта, он, с удивлением взирая на меня, всё повторял: «Надо же! Четыре года! Четыре года!» Подозреваю, Женька вообще был туповат.

Когда Славка уехал в Петрозаводск, на освободившееся место тётя Лида привезла из архангельской глухомани свою племянницу Эмму, спасая её от перспективы остаться там на всю жизнь дояркой. Эмма была старше меня на год, симпатичная девочка с большими, чуть навыкате глазами, ресницами «мечта поэта» и длинными толстущими косами цвета тёмного золота. По характеру овца овцой: тихая, скромная, добрая. Оказавшись в городе, всего боялась и всех стеснялась. Я, конечно, тут же с ней задружилась – нужен был предлог для визитов к Федоренковым и свой человек в стане «противника».

С Эмкой мы однажды попали в неприятную ситуацию. Был конец августа, и мы пошли в сопки за черникой. Набрав по трёхлитровому бидончику ягод, возвращались домой. Уже подходили к «Тарелке» – небольшому круглому мелкому чистому озерцу на плоской макушке сопки с как будто отполированным каменистым дном, и до города оставалось километра два, когда перед нами неожиданно, как из-под земли, вырос матрос в рабочей робе и телогрейке. Прятался за валунами. В его намерениях можно было не сомневаться. Ясно, что он в качестве жертвы наметил Эмму. Я была худой, длинной, а она – сформировавшейся пухленькой пышечкой с о-о-очень выразительными