Девочка с Севера - Лия Геннадьевна Солёнова
Возвращаясь к своим отношениям с родителями, хочу сказать, что они коренным образом изменились, когда я оказалась в Москве, далеко от них. Родители регулярно присылали мне необходимые деньги на проживание. Виделись мы раз в год или в два года. Переписывались, перезванивались. Письма отца всегда начинались словами: «Здравствуй, моя дорогая дочурка Лия!» и были полны заботой обо мне. Моё отношение к нему и нашему дому тоже изменилось – я с радостью ехала домой на каникулы или в отпуск. Отец, перенеся первый инсульт в 1960 году, перестал употреблять спиртное и курить, а в последние годы жизни даже кефир не пил из-за содержания в нем микроскопических долей алкоголя. В семье наступили покой и счастье. Оно продлилось недолго. После третьего инсульта в 1964 году отец умер в возрасте сорока восьми лет. Мама пережила его на сорок три года, положив их на нас с сестрой и наших детей. Как мне казалось, последние счастливые годы семейной жизни сформировали у неё убеждение, что вся её семейная жизнь была исключительно безоблачной. Во всяком случае, вспоминала она мужа всегда с теплотой.
Удивительно, но отношение родителей к моей младшей сестре Татьяне было совсем иным, чем ко мне. С ней обращались как с хрустальной вазой: её пальцем не трогали, хоть училась она хуже меня, делами по дому не нагружали. Об этом не могло быть и речи: «Она маленькая, слабенькая». Мама до своего преклонного возраста обеспечивала Тане быт – готовила, стирала. А уж вредна Татьяна была неописуемо! Причём с младенчества. Ночью, будучи малышкой, она просыпалась, хныча: «Попить и пописа-а-ать». Её сажали на горшок и давали сладкий чай, именно сладкий! В случае если давали что-то другое: воду, молоко, например, – из неё в горшок ничего не текло! Дали сладкий чай – процесс пошёл: пила и писала. Меня она просто изводила своими капризами. Вот приходит домой из школы, я грею ей на электрической плитке обед. Согрела. Зову:
– Таня, переодевайся, мой руки и садись за стол. Всё готово.
– Сейчас.
Проходит 10 минут.
– Таня, переодевайся, мой руки и садись за стол! Обед остывает!
– Ну сейчас иду!
Проходит ещё 10–15 минут. Никакого движения. Просто сидит на стуле и ничего не делает. Испытывает моё терпение, а оно небезгранично. Я её хватаю, волоку в ванну мыть руки. Она орёт, сопротивляется всеми конечностями.
– Я вообще не буду есть!
– Ну и не ешь!
Через какое-то время:
– Я есть хочу.
– Ешь.
– Суп холодный!
Я опять грею суп. И каждый день такая история! Просто прибить её хотелось! «У-у, рыжая!» – орала я самое обидное для Таньки оскорбление. Та впадала в истерику, а у меня не хватало ума оставить разок её без обеда – дурь бы и прошла.
Сестре была очень любопытна моя жизнь. Помню: восьмой класс, зимние каникулы, мы обе нежимся в постели, я с упоением читаю «Анну Каренину». Танька, первоклассница, обложилась своими детскими книжками, но не читает, а наблюдает за мной. Наконец не выдерживает:
– Почитай мне свою книжку.
– Это взрослая книга. Ты ничего не поймёшь. Читай свои.
– Пойму! Читай! Читай!
Не выдерживаю, начинаю читать ей «Анну Каренину». Минут через двадцать Танька сдаётся:
– Хватит, неинтересно.
Она за мной шпионила. Иногда доносила на меня родителям. Однажды, последив за мной на катке, сообщила:
– А Лийка на катке катается со стилягой в узких брючках!
Родители всполошились. Стиляги ещё не хватало! В следующий раз, когда я ушла на каток, они тоже туда явились и, став на снежном валу, окружавшем каток, стали за мной наблюдать. Звездой нашего катка был Женя Черепеничев. Он уже окончил нашу школу, был на два года старше меня, остался в городе, работал. Женя, как мы говорили, «ходил на ножах», т. е. катался на беговых коньках. У него был первый спортивный разряд по бегу на коньках, он ездил на соревнования. Одетый в облегающий фигуру конькобежный костюм, он, заложив руки за спину, в низкой стойке красиво наматывал километры по нашему катку. Как-то, подкатив ко мне, спросил:
– Хочешь, поучу тебя кататься?
– Хочу!
Женя стал обучать меня технике бега на коньках. Родители, понаблюдав, как я катаюсь с Женей Черепеничевым, ушли совершенно удовлетворённые.
Надо отдать сестре должное, она была доброй девочкой и всегда переживала за меня в те времена, когда меня ещё телесно наказывали. Случалось это нечасто, но бывало. В старших классах порку отменили, только ругали в случае проступков. Если надо мной сгущались тучи, Танька встречала меня на подступах к дому:
– Ой, Лийка, тебе сейчас влети-и-и-т! Уж я плакала, плакала, чтобы тебя не били!
Когда отец заносил надо мной руку с ремнём, она, заливаясь слезами, вопила:
– Не бейте Лию!
Иногда её плач спасал меня от ремня – Танина нервная система родителям была дороже, чем мой поротый зад.
– Не ори! Никто не собирается её бить!
Так что вредность Таньки уравновешивалась её сочувствием и любовью ко мне. Она с малых лет вертелась перед зеркалом – краска на полу около трюмо была стёрта добела. Так всю жизнь перед ним и вертится – стала парикмахером, профессионалом высокого класса, чьё мастерство высоко оценивали не только мурманские, но и заезжие столичные и иностранные клиентки. На мурманском телевидении она на пике своей карьеры вела какую-то передачу о причёсках.
Однажды я приехала погостить в Мурманск. Отца уже не было в живых. У нас жила бабушка, к тому времени совершенно ослепшая. Таня училась в десятом классе. Хорошенькая, рано осознавшая свою привлекательность, она пользовалась большим успехом у мальчиков. Собираясь вечером на гулянье, Таня вертелась перед зеркалом. Бабушка была слепа, но не глуха, а потому была в курсе Танькиного поведения, которое ей крайне не нравилось. Она, шепелявя, что-то возмущённо бормотала: «Вот, шука, шука бешхвоштая, повешить
