На перекрестках встреч: Очерки - Людмила Георгиевна Зыкина
Чем же питалось творчество композитора? Конечно, прежде всего фольклором – кладовой подлинной музыки. Приобщение к нему Долуханяна во многом определило судьбу его таланта. Изучая народную классику, он не мог не окунуться в стихию песенного искусства. Только в одной Армении композитор собрал более двухсот самых разнообразных песен, написал более ста их обработок.
Вникая глубже в суть творчества Долуханяна, я прихожу к мысли, что самый идеал народности композитор воспринял от великого искусства ашугов. От них же и пафос влюбленности в жизнь, и импровизационная свобода творческого обращения с национальным фольклором. В родных недрах он открыл поистине «источник щедрый, залог второго бытия»… В то же время сожалел, что «мы плохо знаем народную песню – не причесанную, не одетую в пышные наряды, но всегда подлинную, мудрую и благородную».
Творчество композитора постоянно обогащалось благодаря связям с национальным фольклором Грузии, Азербайджана, Молдавии, Болгарии, Венгрии… В моей домашней библиотеке хранится четырехтомник сочинений Долуханяна, и я знаю, как велики были познания композитора в сфере народной музыки разных эпох, течений, стилей. Его произведения подтверждают и другое: формирование композиторской индивидуальности было свободно от школярской ограниченности и «академической» рутины. Вот почему здоровое, народное начало, одухотворенное смелыми творческими замыслами, широко и привольно раскрывается в его музыке любых жанров. Нет ничего удивительного и в том, что поэтов Долуханяи подбирал, как он говорил, «по образу и подобию народного умельца». Не будь в его произведениях народной основы, не было бы у них такой долгой жизни.
Что еще мне запомнилось в его образе? Александр Павлович был стремителен в жизни и всегда радушен, общителен. Отлично разбирался в книжных новинках и обожал живопись. У него все получалось, за что бы он ни брался. Очень любил играть в шахматы, и любовь к этой популярной, древней игре сохранил до конца дней. В молодости завоевал звание чемпиона Армении, его этюды печатались в журнале «Шахматы в СССР».
– Почему ты не играешь в шахматы? – однажды задал мне вопрос Долуханян. – Музыкантам и певцам шахматы просто необходимы. Партии-то бывают не только изящными, красивыми, по и «музыкальными»… Да, да. Не смейся.
Композитор был заядлым болельщиком спорта и автомобилистом. Любил скорость, и за ее превышение его не раз штрафовали. Но это не шло впрок: в конце концов Долуханян стал жертвой своей необузданности – врезался в стоящий на дороге асфальтовый каток и погиб.
Седая шевелюра, черные, как сажа, густые брови, добродушная улыбка, поразительная эрудиция в разговоре о творчестве Шопена в нашу последнюю перед дорожной трагедией встречу – таким я запомнила его надолго. Ему было всего пятьдесят семь.
Думая об Александре Павловиче Долуханяне, всегда вспоминаю слова Бетховена, которые вполне можно отнести к его творчеству: «Нет ничего выше и прекраснее, чем давать счастье многим людям».
Маршал Баграмян
Иван Христофоровпч Баграмян являл собой образец человека, для которого любовь к людям, Родине, партии была смыслом всей его долгой и насыщенной событиями жизни.
Выходец из многодетной семьи, он прошел тернистый путь от рабочего мастерских Закавказской железной дороги до выдающегося военачальника – очевидца и непосредственного участника всех этапов становления и развития Вооруженных Сил страны. Он был «последним из могикан» в славной когорте легендарных полководцев – командующих фронтами в Великой Отечественной войне, не дожив до 85 лет двух месяцев.
Первая наша встреча состоялась в ГДР на торжествах по случаю годовщины Великого Октября. В Берлин съехались также делегации из социалистических стран, представители коммунистических и рабочих партий ряда европейских государств. Прибыли сюда и некоторые руководители Объединенных Вооруженных Сил стран – участниц Варшавского Договора. Молодцевато подтянутый, несмотря на солидный возраст, с пристальным, чуть пытливым взглядом темно-карих глаз, Иван Христофоро-вич неторопливо ставил автографы на титульном листе только что вышедшей книги своих воспоминаний. Ладно подогнанная по фигуре маршальская форма подчеркивала сдержанность и скупость движений, их законченную простоту.
Казалось, в нашей беседе должна была пойти речь совсем о другом, например о воинской службе советских парией в ГДР, но началась она, вопреки ожиданиям, с песни.
– Полезное и нужное дело ты, Люда, делаешь. Ничто так мощно не воздействует на солдатские души, как песня. Бывают минуты, когда она может быть дороже всего – воздуха, хлеба, любви… Солдат без песни не солдат. С ней шли в бой, возвращались с победой. На передовой поставят, бывало, два грузовика рядом на краю лесной опушки – вот и вся немудреная сцена. Кто только ни приезжал к нам в 11-ю гвардейскую армию. Народные хоры, чтецы, баянисты, артисты балета и даже целые ансамбли народного танца. Артистам приходилось давать в день несколько концертов. Я помню их до сих пор. И хорошо становилось на душе у фронтовика. Спасибо деятелям культуры, искусства, что они в минуты тяжелых испытаний дали почувствовать советским воинам дорогой сердцу образ Родины, непобедимой Отчизны.
Так было. Фронтовые бригады – явление, навсегда вошедшее в историю советского искусства. Вот уж поистине, когда говорили пушки, музы не молчали. На самой передовой, под крыльями боевых самолетов, звучали песни Клавдии Шульженко, кстати, первой исполнившей на фронте «Вечер на рейде»; прямо с танка пели веселые куплеты Юрий Тимошенко и Ефим Березин, прошедшие с войсками путь от Киева до Сталинграда, а потом обратно на запад до Берлина; на разложенной перед окном госпиталя плащ-палатке танцевали Анна Редель и Михаил Хрусталев; на палубах эсминцев и других военных кораблей выступал хор имени Пятницкого. Всю войну провел в действующих войсках дважды Краснознаменный ансамбль песни и пляски имени Александрова. Три группы на Южном, Юго-Западном и Западном фронтах, а четвертая – на зенитных батареях Подмосковья. Ансамбль дал более полутора тысяч концертов на передовой; пять человек были убиты, десятки – тяжело ранены.
– Война, – продолжал Баграмяи, – словно подтолкнула композиторов н поэтов на создание небывалых образцов поистине народных песен. «Священную войну» пели миллионы!
Иван Христофорович умолк, погладил рукой гладко выбритую голову. Подошел командующий группой войск в ГСВГ маршал В. Куликов, о чем-то доложил. Мы расстались.
Разговор наш продолжился почти через год на даче маршала. Двухэтажный дом стоял позади большого сада, словно врезанный в сосны и ели, среди которых виднелась желто-белым пятном летняя беседка с легкими плетеными креслами и таким же плетеным столом.
– Что-то маловато яблок уродилось, – сетовал Баграмян на неурожай, пока мы шли но асфальтовой дорожке вдоль ровных рядов молодых яблонь. – В прошлом году собрали несколько тонн, отвезли в воинскую часть солдатам, а нынче голые ветки…
Впервые я видела маршала, одетого по-домашнему, хотя
