Дневник русской женщины - Елизавета Александровна Дьяконова
По этому поводу мне невольно вспомнилось недавнее собрание у Ольги Константиновны Н. В прекрасно убранной комнате, уютной и ярко освещенной, сидели за столом нарядные дамы и рассуждали о вечере в пользу бедных курсисток. На некоторых из них сверкали бриллианты, шелестел шелк, – и под шумок веселого разговора, казалось, здесь была такая приятная жизнь, полная благотворительного развлечения, что душа, ум, мысли, чувства – все точно убаюкивалось на мягких рессорах жизненного экипажа… ехать так удобно, спать можно так приятно! И Н. Н. знаком именно с этой благотворительностью. А между тем – есть такие добрые дела, совершаемые тихо, незаметно, что отрицать их все под флагом «бессистемной благотворительности» невозможно. Об этом дорогой я долго говорила со знакомым профессором.
После чтения статей в короткой беседе с Н. Н. я узнала от него некоторые интересные известия: в Москве образуется кружок друзей мира и любви в среде Московского университета, ректор которого, проф. Некрасов, очень сочувственно отнесся к этому движению. Но зато как же несочувственно отнеслись к нему представители духовенства, и между ними проф. богословия в университете: они никак не могли понять, что возможно единение между верующими и неверующими на почве любви. «Какая любовь? Не надо любви! Надо исполнение долга!» Наконец кружок нашел подходящего священника (присутствие которого на своих собраниях считают необходимым для того, чтобы их не заподозрили в сектантстве), который пошел в священники по призванию.
Еще утром я получила письмо от Марии Петровны с известием, что статья моя о братстве напечатана в «Русском труде», а вечером, здесь, она встретила меня похвалой статье, уверяя, что редакция осталась очень довольна ею. Н. Н., зайдя ко мне, тоже сказывал, что в «Новостях» была уже приведена искаженная выдержка из нее… Я тотчас бегу в кабинет для чтения в д. Дервиза, отыскиваю «Новости» – да, статья была точно моя, и удивляюсь, отчего же редакция не известила меня?.. Каким путем многие в этот же вечер узнали, что я знакома с этой редакцией, – для меня загадка: я и статью-то послала туда анонимно, за подписью X***. И странно было мне слышать вопросы: «Ваша это статья?» Мне казалось даже как-то неловко отвечать на этот вопрос.
6 декабря
Вернусь к предыдущему.
Общество у А-вых собралось по большей части женское. В углу гостиной скромно сел один из членов братства, рядом со студентом В.-медицинской академии; должно быть, это был Б., основатель подобного же кружка в Петербурге. (Н. Н. рассказывал мне, что он был на собраниях этого кружка и нашел, что он устроен очень неудачно; мне очень хотелось познакомиться с этим кружком, да как-то не пришлось.) Дамы всех возрастов толпились около Н. Н. и взирали на него не то с уважением, не то с умилением. Слышался французский разговор… Признаюсь, мне было немножко смешно… также странным казалось и то, что лакеи разносили чай в промежутке… христианская любовь и… лакеи… Интересно бы знать, сколько часов работали они перед тем, как разносить здесь чай… В зале раздавались слова любви, а снаружи слышались выстрелы: в Галерной Гавани было опять наводнение.
И мне хотелось встать и сказать: «во имя любви – пойдемте туда, в эти подвалы, помогать беднякам». Никто бы не пошел, и я нарочно не разговаривала с Неплюевым, пока он стоял, окруженный дамами…
Эх! Вот что значит принадлежать к известному кругу! Дамы, милые светские дамы, окружили Н. Н. и смотрели на него чуть ли не с благоговением. «Точно на о. Иоанна Кронштадтского», – шепнул мне незаметно подошедший профессор.
8 декабря
СЛОВА И ДЕЛО
Как-то вечером в гостиной
Говорили о прекрасных,
О возвышенных идеях,
О любви, народов братстве;
Говорили много, долго,
Дамы даже прослезились,
И ораторы довольны,
Что сердца так умилились.
«Ах, любовь и братство!
Эти две идеи так прекрасны!..»
В это время вдруг раздался
Выстрел; смысл его был ясный.
И сказала я им: братья!
Ведь в Галерной наводненье!
Поспешим помочь! – в глазах всех
Я прочла лишь – изумленье.
Раз у дамы-патронессы
Собрались на заседанье,
И о средствах для приюта
Шло серьезно совещанье.
Я сказала: можно сразу
Выйти вам из затрудненья:
Вы бы продали брильянты! —
Дамы – в столб от изумленья.
Раз на вечере студентов
Популярный литератор
Влез на стул и эдак громко:
«Господа, я – не оратор,
Речь моя привлечь не может
Внешней прелестью искусства;
В ней одно лишь ясно будет —
Сила искренности чувства…
Молодежь! В порыве сердца,
Здесь, среди своих собратий,
Вспомним русскую деревню,
Вспомните о младшем брате!
Средь полей необозримых,
Белым саваном покрытых,
Чуть виднеются избушки
Наших братьев позабытых…
Да, мы их забыли! Мало
Мы сегодня говорили
О народе, его нуждах, —
Всех вопросов не решили!»
Молодежь рукоплескает,
Стон стоит в огромном зале…
Я подумала немного:
«Братья, – так я им сказала, —
Если вспомнить о народе —
Надо вспомнить о прислуге,
Та же бедность заставляет
Мужичков идти к нам в слуги.
Фабриканты не гуманны,
Мы за то их осуждаем…
А сейчас мы разве меньше
Слуг работать заставляем?
Мы кричим о гуманизме…
Истомленные лакеи
Между тем снуют меж нами
Словно дантовские тени.
Этот вечер – день рабочий,
Сократить его – мы можем,
И своим поступком добрый
Почин делу мы положим».
Тихо в зале… все молчали…
Хоть бы слово одобренья!
Но в глазах вблизи стоявших
Я читала… изумленье.
Мефистофель! ты спокойно
Можешь царствовать над миром;
Все идеи безопасны,
Пока «я» для нас кумиром.
25 декабря
Ну, вот настал «праздник ощущения», по выражению Н. Н. Неплюева, праздник желудка, праздник глаз, ушей – чего угодно, только не духа.
Хозяев и прислуги нет дома, и я спешу наслаждаться минутами полнейшей тишины, когда лучше думается… Наконец-то я выработала в себе силу переносить одиночество; нынешний год иду бодро по дороге, но как и всегда – живу двойственною, а иногда и тройственною жизнью. Последняя является лишь тогда, когда надо приспособляться к людям, вовсе мне чуждым, а двойственная – всегда и везде со мною: одна – на людях, с
