Маленький лорд Фаунтлерой - Фрэнсис Ходжсон Бернетт
Вернувшись в замок, Фаунтлерой повторил ее слова деду.
– И когда она это сказала, я подумал про вас, – закончил он, – и сказал ей, что мир стал добрее оттого, что вы в нем жили, и что я постараюсь быть как вы.
– И что же она на это ответила? – спросил его сиятельство с ноткой беспокойства.
– Она сказала, что это правда и что мы должны всегда искать в людях хорошее и брать с него пример.
Возможно, старик вспоминал об этом, выглядывая из-за складок красного занавеса. Много раз он обращал взгляд поверх голов прихожан туда, где сидела в одиночестве миссис Эррол, и смотрел на белое личико возлюбленной своего непрощенного покойного сына, на глаза, так похожие на глаза мальчика, что сидел подле него; но какие мысли бродили у него в голове – были они горьки и суровы или же чуть смягчились, – этого сказать невозможно.
Когда они вышли на улицу, оказалось, что многие из прихожан задержались в церковном дворе, желая посмотреть, как будут отбывать господа. На подходе к воротам один мужчина с шапкой в руке сделал шаг вперед, но потом его словно что-то остановило. Это был фермер средних лет с огрубевшим от забот и трудов лицом.
– А! Хиггинс, – сказал граф.
Фаунтлерой спешно обернулся, чтобы посмотреть на него.
– Ой! – воскликнул он. – Это мистер Хиггинс?
– Да, – сухо ответил граф, – полагаю, он явился посмотреть на своего нового арендодателя.
– Да, милорд, – сказал фермер. Его загорелые щеки залились пунцовой краской. – Мистер Ньюик сказал, что молодой господин соблаговолил за меня заступиться, и я подумал, что надо бы выразить свою признательность, ежели мне будет дозволено.
Быть может, он слегка удивился тому, что это невинное благодеяние совершил еще совсем малыш, который смотрит на него теперь снизу вверх точно так же, как, пожалуй, смотрели его собственные, менее везучие дети, и совсем не осознает собственной огромной власти.
– Я уж так благодарен вашей милости! – начал он. – Уж так благодарен! Я…
– О, да ведь я только написал письмо, – сказал Фаунтлерой. – Это все мой дедушка сделал. Но вы же знаете, он всегда всем делает добро. Миссис Хиггинс поправилась?
У Хиггинса сделался несколько изумленный вид. Выставив его высокородного хозяина благодетелем и образцом положительных душевных качеств, мальчик застал бедного фермера врасплох.
– Я… да, ваша милость, – пробормотал он, заикаясь, – супруге моей лучше, потому как она перестала тревожиться. Это ж беспокойство ее в постель свело.
– Как хорошо! – сказал Фаунтлерой. – Моему дедушке стало очень жалко ваших детей из-за скарлатины, и мне тоже. У него самого были дети, понимаете, – три мальчика, а я сын самого младшего.
Хиггинс окончательно пришел в смятение. Он почуял, что вернее и безопаснее всего не глядеть на графа, поскольку все в округе знали: его отцовская любовь к сыновьям была столь велика, что он видел их раза два в год, а когда они хворали, без промедления уезжал в Лондон, дабы его не донимали врачи и сиделки. Поэтому требовалось немало усилий, чтобы, чувствуя на себе буравящий взгляд из-под мохнатых бровей, слушать про сочувствие графа к больным скарлатиной.
– Видишь ли, Хиггинс, – добавил тот с едва заметной мрачной улыбкой, – вы все ошибались на мой счет. А вот лорд Фаунтлерой меня понимает. Если вам нужны будут надежные сведения о моем характере, обращайтесь к нему. Садись в экипаж, Фаунтлерой.
Мальчик послушался; карета покатила прочь по узкой улочке между зелеными изгородями. И даже когда она свернула на большую дорогу, мрачная улыбка не исчезла с лица графа.
8
Проходили дни, принося графу Доринкорту новые и новые поводы для этой мрачной улыбки. На самом деле, все ближе знакомясь со своим внуком, он теперь улыбался так часто, что она порою даже почти теряла свою мрачность. Невозможно отрицать, что до появления лорда Фаунтлероя старик успел порядком устать от своего одиночества, подагры и семидесяти лет за плечами. После столь долгого времени, проведенного в развлечениях и удовольствиях, даже окружавшая его роскошь не скрашивала графу сидение в пустой комнате с ногой на подагрическом табурете и без иной возможности отвлечься, кроме как отдаться приступу гнева и накричать на испуганного лакея, который на дух его не переносит. Старый граф был слишком умен, чтобы не понимать, что слуги его ненавидят и что посетители приходят к нему не из любви, пусть некоторых и забавляет его резкий и саркастичный нрав, никому не дающий спуску. Пока позволяли силы и здоровье, он кочевал с места на место, притворяясь, что веселится, хотя на самом деле ему ничто не доставляло удовольствия; а когда здоровье начало подводить, почувствовал, что все ему постыло, и заперся в Доринкорте со своей подагрой, газетами и книгами. Но невозможно было все время читать, и ему становилось все более и более «скучно», как он это называл. Бесконечные ночи и дни изводили его, и он становился все более резким и раздражительным. Но тут приехал Фаунтлерой; и, к счастью для мальчика, один его вид с самого начала утешил потаенную гордость деда. Будь Седрик не таким симпатичным ребенком, старик мог настолько его невзлюбить, что даже не дал бы себе шанса разглядеть более похвальные качества внука. Но он убедил себя в том, что красотой и бесстрашием Седрик обязан крови Доринкортов, своему благородному происхождению. А когда граф послушал речи внука и увидел, как хорошо тот воспитан, пусть и по-детски наивно не осознает своего нового положения, мальчик понравился ему еще больше и даже стал казаться забавным. Ради развлечения он наделил малыша властью спасти беднягу Хиггинса. Сам Хиггинс милорда совершенно не интересовал, но ему хотелось, чтобы о его внуке начали говорить в деревне, чтобы он уже в детстве начал завоевывать верность арендаторов. Ему было приятно показаться с Седриком в церкви и понаблюдать за волнением и интересом, которые это вызовет. Он знал, что люди начнут судачить о красоте мальчика, о том, какой он изящный, сильный и стройный, как прямо держится, как очаровательны его лицо и светлые кудри, знал, что они подумают (и даже сам слышал, как одна женщина сказала другой: «Мальчик – истинный лорд от макушки до пят»). Владелец замка Доринкорт был самовлюбленным стариком, он гордился своим именем и титулом, и ему не терпелось показать миру, что род Доринкортов
