Огни Хафельберга - Софья Валерьевна Ролдугина
— Она не настоящая монахиня, — выркнул Марцель. — Это просто ее самонаказание. Он запнулся. Шелтон, как всегда, понимал оговорки даже слишком хорошо. — О, да. А самонаказание ты знаешь не понаслышке. Впрочем, вернемся к Рихарду Веберу и его убийству. — Ты просмотрел воспоминания, Рут? Марцель почувствовал себя полным идиотом.
Вся радость от правильного поступка слетела как пух саду Ванчика от порыва ветра. — Э-э-э-э… — Шелтон даже взглядом не удостоил напарника. — Я так и знал. На днях обязательно считаешь память. Это важно, Шванг — с нажимом произнес он и смягчился. — А сейчас все же пойдем и поужинаем. Как твоя голова? — Ну, болит. Отставая на полшага, Марцель поплёлся за стратегом.
От коробок в пакете пахло запечённой брокколи и, удивительно, любимой пиццей с пепперони и грибами. На дне болтыхалась пластмассовая бутылочка с апельсиновым соком. — Огни Хаффельберга, — сказал вдруг Шелтон, и Марцель встрепенулся. — А? — Ничего. Просто мне вдруг подумалось, что это символичное название. В доме у Вальцев свет горел только в гостиной.
Занавески были красные, и поэтому казалось, что там пожар. Курт Шелтон искренне полагал, что привычку делать фатальные ошибки он оставил далеко в прошлом, целых два года назад, там же, где похоронил Кона Маккену. Эта иллюзия выстояла достаточно долго, чтобы он вновь обрел самоуверенность, утерянную после того, как по его же осторожности жизнь разлетелась на осколки.
Но сейчас, глядя на выбеленное до полного обесцвечивание здание психиатрической клиники, на тонкую нить электрошоковой защиты поверху металлического забора, на ярко-алую герань в северном окошке пропускного пункта, он понимает, что снова ошибся. И теперь не сможет разрешить ситуацию, пожертвовав только собой. «Надо было лучше приглядывать за Ирен», — думает он. И еще думает, что Марцеля следовало осадить в самом начале, и не позволить зайти так далеко, чтобы для Ирэна это стало невыносимым.
И что не стоило уезжать к доктору Леоне, не распутав чудовищный узел отношений. И что на подготовку отходного пути потребуется как минимум сорок восемь часов, и Марцель может не выдержать. И что логика подсказывает, что на предателей полагаться нельзя, они обязательно предают вновь. И что правильный выход из этого лабиринта только один. А еще Шелтон чувствует себя мерзавцем, потому что он готов наплевать на правильный выход и сделать так, как хочется.
А хочется ему сесть в машину, позвонить Ирене и предложить ей уехать из Кёнингена прямо сейчас и забыть о психиатрической клинике на окраине города навсегда. Номер Ирены начинается с двух шестерок. Трубку она всегда берет после шестого гудка, и в этом постоянстве есть что-то медитативное. — Конн, боженьки, как я рада, что ты вернулся.
Где ты? Скажи, я сейчас подъеду. Я так тебя люблю, что хочется весь город по кирпичику разнести. Голос у нее подевчачий и звонкий. И самое смешное, что она не врет. — Я тоже тебя люблю, — мягко отвечает Шелтон. На плечи словно опускается что-то теплое и воздушное, медленно обволакивающее все тело. И душная, душащая, на языке появляется привкус манго.
Не надо приезжать никуда, я на машине. Сейчас собираюсь на Гернштрассе, хочу заказать что-нибудь на дом из китайского ресторана. Самое интересное, что он тоже не врет, ни слова. Такие вот странные отношения. Круто, и… Шилтон почти наяву видит, как Ирэн, подкинув телефон, с восторгом переворачивается в воздухе, а вокруг парят горшки с цветами, подушки, стаканы или шельдерские боевики, в зависимости от того, где она находится в данный момент.
«Я хочу курицу в кисло-сладком!» «Прекрасно. Я запомню», — улыбается Шелтон. Следующая фраза дается ему с трудом, но сказать ее необходимо. Это последний шанс решить все без жертв. «Что возьмем шванку?» На том конце трубки грохот. Судя по звуку, упало что-то вроде гардероба или комода или еще чего-нибудь деревянного и массивного.
— Э-э-э… — тянет Ирэн, и голос у нее становится растерянным. — Знаешь, а он сбежал куда-то, но ушел в загул. Недели уже не возвращался. Я думаю, что он и не вернется. Тогда, помнишь, на месяц убежал и сказал, что в следующий раз вообще пошлет нас, если мы… — Врет. Шелтон отводит трубку от уха и медленно выдыхает.
«Земля уходит из-под ног, мысли путаются, а психиатрическая клиника нависает над ним под сюрреалистическим углом. Ещё немного, и она завалится, погребёт его под собой». «Хорошо», — говорит наконец Шелтон, и в голове поселяется лёгкий звон. «Решение принято. Обсудим это при личной встрече». Нормально завести автомобиль получается только со второго раза. Новенький белый индига кашляет, как 20-летняя развалюха, а потом дергается с места и тут же глохнет.
Шелтон обещал Ирен приехать через час, но почему-то кружит и кружит по городу. Движение в Кёнингене не сказать, чтобы особенно активное, но весьма нервное. Цветофоров хватает. Китайских ресторанов десятка три, но хороши из них только два заведения — Цинь в центре и гнездо Цапли в начале Гернштрассе. Логично было бы позвонить в гнездо и заказать доставку, но он едет в Цинь и терпеливо ждёт, пока черноглазые официанты упакуют коробки на вынос.
Обратно он тащится со скоростью черепахи. Бернштрассе упирается в лихорадочно пламенеющий закат. Лифт в доме Шелтон тоже игнорирует, но замечает это лишь на четырнадцатом этаже, открывая ключом дверь своей квартиры. Провернуть его в замке он успевает только раз, потом дверь распахивается сама.
Ирен стоит на пороге, и вокруг неё летают туфли, шарфики, духи, расчески и его, Шелтона, осеннее пальто. Ирен бросается ему на шею, коробки с китайской едой взмывают в воздух, а потолок становится опасно близким. Кон, миленький, хорошенький мой, котеночек. Каждая пауза, поцелуи, прикосновения, ласка. Пиджак и ботинки Шелтона торжественно уплывают куда-то вглубь квартиры, и там невидимые с грохотом падают на пол.
«Как же я соскучилась!» Эффектно расправив рукава, улетает на лестничную клетку рубашка. Шелтон не выдерживает и всё же смеётся. «Подожди, Ирэн, хорошая, сладкая…» Губы у Ирэн с привкусом манго, и она любит эти дурацкие обращения, и оторваться от неё действительно невозможно, несмотря на то, что решение уже принято.
— Нет, правда, подожди, — задыхается Шелтон и всё же с трудом отстраняется. — Поставь меня на пол. Сначала я иду в душ, потом всё остальное. Тридцать пять часов даже без перемены рубашки — это не гигиенично, в конце концов? — Ага, — со всей серьёзностью отвечает Ирэн. Хмурится. Они опускаются на пол вдвоём синхронно.
Рядом точно по кругу выстраиваются флаконы с духами, шарфики Ирен в широкой синей юбке и совершенно прозрачном шифоновом топике стоит, скромно опустив голову и сложив руки, как школьница. Коротко стриженные угольно-черные пряди волос топорщатся во все стороны. Она немного похожа на встрепанную ворону или на дикобраза после спячки. Но губы тщательно подкрашены, а ресницы подведены.
Ждала, готовилась. Шелтон думает, что женщины тратят удивительно много времени, чтобы выглядеть небрежно. Ещё думает, что Ирен идёт синяя юбка, и ещё, что без юбки было бы даже лучше, и ещё, что Манго ему нравится, и ещё, что врач сказал, что Марсель не приходил в себя уже двое суток, и сердцебиение у него замедлено почти до критической отметки.
Шелтон сглатывает и говорит, как насчёт ужина со свечами в честь возвращения. Ирэн, па и девочка, щурится. «Как насчет совместного душа?» Собирая раскиданные по квартире вещи, пиджак, ботинки, носки, ремень, Шелтон останавливается у запертой комнаты. На двери табличка, явно упертая с технической будки. Осторожно, высокое напряжение. Ирэн тут же льнет, кошкой, теплая, гибкая, ласковая.
Давно он ушел? Шелтон не оборачивается, боится, что глаза не соврут. — Ну да, говорю же с неделю. Вещи свои забрал, очки там, кое-что из одежды, наличные деньги. Ирен тихонько вдыхает и трется щекой о голое плечо Шелтона. — Миленький, ну пойдем в душ, что ты опять про него думаешь? Взрослый уже мальчик, погуляет и вернется.
Это взрослый мальчик в устах Ирен звучит особенно смешно. Ей исполнилось восемнадцать в позапрошлом месяце. Марселя через две недели вроде бы исполняется двадцать семь, но рядом с ней он действительно иногда кажется ребенком. Ирэн избалована до крайности, до полного отсутствия комплексов,
