Прежняя жена - Шанора Уильямс
– До того, как устроиться сюда, я была в очень тяжелой депрессии. Я потеряла мать и после ее смерти чувствовала, что моя жизнь зашла в тупик. Похудела, как и вы. Перестала общаться с людьми. Мне просто хотелось свернуться в клубок под одеялом и никогда оттуда не выбираться.
Я отвела взгляд. Именно так я себя и чувствовала, но не думала, что кто-то это замечает. Мало того, я не считала, что у меня депрессия. Просто в жизни застой. Просто мне одиноко. Тревожно. Страшно. Однако я почитала о симптомах депрессии, и, конечно же, оказалось, что это они и есть. Я не знала, что и думать. В моей семье считалось, что депрессии не существует. Все просто говорили друг другу: справимся, переживем – и все будет хорошо. Иными словами, если продолжать двигаться вперед или заглушать свои чувства и притворяться, что травмы никогда не было, жизнь наладится. Но так ли это? Но если травма нанесла слишком большой ущерб? Если она разрушила все хорошее в твоей жизни?
Я подняла визитку большим и указательным пальцами.
– Подумайте об этом, – тихо проговорила Ядира, вставая со стула и кротко улыбаясь.
Она вернулась к плите, чтобы закончить с ужином.
50
Было странно сидеть в приемной перед кабинетом доктора Уолдена. На коленях у меня лежала сумка «Шанель», в руке я сжимала мобильник. Глянула на экран, чтобы узнать, который час: после назначенного времени прошло уже семь минут. Захотелось встать и уйти… И навсегда забыть, что была здесь.
Я не сумасшедшая, а к психотерапевтам ходят сумасшедшие. Я вспомнила, как мама всегда говорила: психотерапия – это для слабых, а чернокожим, и особенно чернокожим женщинам, психотерапевт не нужен, ведь мы сильные.
По словам моей матери, чернокожие женщины несут на своих плечах наследие целых поколений и потому сильны. Мы не даем волю слезам. Сражаемся в чужих битвах. Позволяем другим идти по нашим головам, чтобы достичь вершины. Но почему же в тот миг я чувствовала себя такой слабой? Я была разбита, совершенно не представляла, что делать дальше, и, если меня ударят снова, я сломаюсь окончательно.
Очевидно, мама ошибалась.
Я ненавидела собственное лицо, собственную кожу. Ненавидела свои тяжелые, грустные мысли и слезы, которые стекали по моим щекам каждый день в павильоне. Я ненавидела все вокруг, и казалось – жить незачем. Я хотела умереть.
Мама ошибалась и насчет терапии, – я поняла это, как только доктор Уолден открыл дверь и улыбнулся мне. Пожилой мужчина – скорее всего, за шестьдесят. И от этого мужчины в свитере с высоким воротом и брюках цвета хаки, с морщинками на коричневом лице исходила теплота. Его улыбка была широкой и искренней, и я почувствовала желание подбежать и обнять доктора Уолдена, что говорило о многом – ведь мы даже не успели как следует познакомиться.
И когда он произнес мое имя, Мелани Рейн, я всхлипнула, потому что впервые за долгое время почувствовала: меня видят. Я назвала ему свою девичью фамилию, и поэтому он обратился ко мне так. Я давным-давно не слышала, как ко мне обращаются, используя эту фамилию – Рейн. Мою фамилию. Фамилию, с которой я родилась, которая принадлежит мне и делает меня той женщиной, какая я есть.
(Я знаю, что вы читаете это, доктор Уолден, но я следую вашему совету и рассказываю историю такой, какой ее помню.)
– Пожалуйста, входите, – сказал доктор Уолден.
И я почувствовала себя глупо, оттого что нижняя губа задрожала, а глаза наполнились горячими слезами.
Войдя, я села на уютный серый диван у стены. Кабинет был не очень большим – комната в здании, где работало много разных, независимо практикующих специалистов, – но со стенами, окрашенными серо-голубой краской, книжными полками и даже загроможденным столом он казался гостеприимным, в нем даже чувствовалось что-то домашнее.
Я поставила сумку рядом с собой, и, когда доктор сел в кресло напротив, он взглянул на нее.
– У вас дорогая сумка, – сказал он, открывая блокнот. – Это подарок?
– О… нет-нет. Купила себе пару месяцев назад. – Я взглянула на кремовую стеганую сумочку с узором шеврон, затем снова на доктора.
– Вы купили ее себе, – отметил он. – Где вы работаете?
– Я не работаю. Деньги мне дает муж – ну, раньше давал. У нас был общий счет.
– Правда? – Он что-то записал в блокноте. – Как вы к этому относитесь? К тому, что жена тратит деньги мужа?
Я пожала плечами:
– Не знаю. Думаю, э-э… это нормально.
– Нормально?
– Да. Мне нравилось ходить за покупками, нравилось тратить деньги. Муж говорил, что я могу покупать все, что захочу, и не жаловался, когда я это делала.
– То есть раньше он не ограничивал ваши покупки?
– Нет.
– И почему же вы сейчас не пользуетесь одним счетом?
– Он… он закрыл мне доступ.
– Почему?
– Именно поэтому я здесь. Вот о чем хочу поговорить.
– Правильно. – Доктор Уолден закончил делать заметки в блокноте и положил ручку на стол. – Мелани, в ваших электронных письмах вы отмечаете, что хотите поговорить о своем браке. Также речь идет о вашем прошлом, но основная тема – брак. Так скажите мне: что именно вас беспокоит в браке?
Я взглянула в его мудрые карие глаза, затем на свои ненакрашенные ногти.
– Я хочу развестись.
– Что-то мешает это сделать?
– Муж не позволяет.
– Не позволяет? Что вы имеете в виду?
– Несколько недель назад я сказала, что хочу развода, и он ответил, что, если уйду, он превратит мою жизнь в ад.
Я подняла взгляд: доктор Уолден снова взял блокнот и ручку. Он быстро что-то написал.
– Расскажите мне о муже, – попросил он.
– Что вы хотите узнать?
– Чем ваш муж занимается? Кто он по профессии? Какой по характеру?
– Э-э… ну, он профессиональный игрок в гольф, – ответила я.
– Ага. Тогда с сумкой все понятно, – усмехнулся Уолден.
– Да. – Я фыркнула. – Он играет с подросткового возраста, а примерно в то время, когда мы встретились, стал суперзвездой.
– Когда это было?
– Около пяти лет назад.
– А что насчет характера?
– Ну, он может быть милым. Щедрым. Забавным, хотя юмор суховат. Отличный любовник, очень умен.
– Все это положительные моменты, – признал Уолден. – Так почему же вы хотите развестись?
– Потому что я ему изменила.
Уолден положил ручку на блокнот и склонил голову,
