Былички и бывальщины. Старозаветные рассказы, записанные в Прикамье - Константин Эдуардович Шумов
3. Мы едем к Сове (река), ниже к лесу, горизонтально всё, как лукошко прошло! Сзади искры сыплются, так и летит... На звезду не скажешь, на комету тоже. Как упало, так и сгорело. (124)
4. Не так давно огненный шар летал у нас прямо по улицам. Кто-то пролетел, никто не знает. Вот как огонь летит какой-то, искрится. То ли от дьявола, то ли от бога. Перед войной вот тока мережило. (41)
5. Бес-то у меня тоже был. Держала я свинью. В доме одна половина была полом, а другая землей. Захожу свинью кормить, а она, проклятая, пол взрыла. Обругала я ее да змея вспомянула. Вышла и думаю: «Нехорошо скотину ругать». Пошла снова к ней. Гляжу: свет озмеился на земле, светлая полоска видна. Я тут сразу боженьку вспомнила, свет и пропал. Пошла к соседке, рассказала ей, а она и говорит: «Сама виновата. Раз ты заругалася, змея вспомнила, вот он и пришел». (89)
6. Одна женщина сноху ненавидела. Сказала ей: «Лучше змею видеть, чем тебя!» Тут ей змей вокруг шеи и обвился. Пойдет она в баню — змей под лавочку, а из бани — он обратно вокруг шеи обматывается. (89)
В ЗНОЙНЫЙ ПОЛДЕНЬ
Рассказы о полуднице
7. По ржам, по хлебу ходила полудница-то. Тожо пугали: «Ага, полудница-то, она полудница! Как схватит!» А нихто и не видал, слух шел. Кто оденется так неприятно, грязно там, что: «Ох, ты опеть, как полудница, вышла!» Это было раньше. (82)
8. Рожь у нас была большая, высокая. «Не ходите в рожь, там полудница живет! — говорят. — Кто пойдет рожь мять, того полудница поймает. Сама большая, как ржаной суслон. Поймает и не отпустит. И мы вас не найдем». (91)
9. А сестра у меня еще была, Анна. Нас много осталось от отца-то, девять штук, все маленькие, только ей было, Анне, сестре, семнадцать лет. У нас было поле, там, на камню. Мама там сенокосили, жали. Мама ее рано утром послала жать ячмень, чтобы он не ломался, колоски не ломать. Она пошла туда. Пришла, ну, грит, вижу: такая идет по полю снаряженная, на голове у нее, грит, такой венец, а платье сзади волокется метра полтора, белое на ней. Я, грит, перепугалася, как ее увидела, до поля-то дошла, она прямо в глаза глядит и на меня идет. Я, грит, бежать обратно, бежать, тут гумно было. Дак она забежала, оглянулась — никого нигде нету. Ну, женщина, грит, не мужчина. Потом домой пришла, маме рассказала. «Ой, девка, девка, чё это ты увидела такое страшное. Днем ведь, не ночью, ничё». Потом она лето-то прожила, осенью поступила бухгалтером работать, там была командировка на Цепее-то, на этом, Дивьем. А тогда, видите, машины-то не были, ездили в Соликамск, возили грузы на конях. По кипы, по сено их отправили. Вот она из Соликамска ехала, штаны тогда не носили, и простыла. До Ныроба доехала, ее сразу положили в больницу, она две недели пролежала с желтухой и померла. Вот это ей девица показалась. Это ведь все чё-то кажется не к добру. (40)
В ТИХОМ ОМУТЕ...
Рассказы о водяном и русалках
10. Говорили, обязательно было. Как их называли — мельник-сатана. У нас тогда суеверие крепко было, поэтому и боялись. Сейчас что, на мельницах охраны всё, а тогда ведь оставляли так. Вот и стращали этим сатаной-мельником. Мол, воровать пойдешь, он тебя там и привяжет. Ты не уйдешь. Словом привяжет. Было такое. Он привязать может. Будешь стоять, покудав хозяин не придет. Это сатанинное, а сатана не каждому разглашат, бог быстрей разгласит тайну, чем сатана. Вот я и попал. Меня водяной этот, мельник, приговорил. А сатана-то ведь там, в мельнице. Значит, мельник с ним знался. (13)
11. Ходили часов в двенадцать под рейдом рыбачить. Невод закинули, потянули потом — тяжело. На берег вытянули — что-то черное, косматое. Оно как поворотилось, все испугались, всё бросили и убежали. Потом вернулись — невод на месте, а черного нет. Через два года на этом самом месте мужик утонул. Хороший был мужик, веровал. (46)
12. Как-то я семь карасей споймала мордой, зимой. Заморожены были. Домой пришла — глядь! — живые. Дед мне: «Отнеси рыбу обратно, мол, тут главарь ихний». Дедка сам и отнес в реку. Как сбухают в воду через лед и исчезли! (106)
13. У отца друг был, Лука Егорович, в Керчево жил. Рассказывал, гоститься ходил к водяному. Летом пошел на Маяцкое озеро. Гляжу, говорит, на пеньке сидит баба. Волосы долгушшие, черные. «Не бойся, говорит, подходи, не бойся». — «А я и не боюсь, у меня ружье». — «Не стреляй в меня», — мне говорит. Я, говорит, боюсь подходить, а интересно. Значит, думаю, если чё, я ее застрелю. «А вы и не стреляйте, тогда у вас всё будет». Как, говорит, вода расколыхнулася, и выходит оттудова мушшина. Такой чернушший выходит. И вышел, говорит, тутока. «Не бойся, говорит, не бойся! Не бойся нас, не стреляй». — «Я, говорит, не буду стрелять», — «И никому не сказывай, что видел нас. А чем нуждаешься, как живешь?» — «Потихоньку живу». — «Пойдем к нам в гости». А я говорю: «Как я там буду, в воде-то?» Пошел за имя, говорит, пошел. Сначала там вода была, потом сделалась такая квартира. Сколько, говорит, комнат! Я там часа два или три был. Зашел в избу к нему, а на столах чего только нету! А потом и говорю: «Мне ведь как-то выходить надо». — «Иди, говорит, только никому не сказывай, десять лет никому не сказывай, никому ни звука, а то мы к тебе на дом пойдем, тебя задавим. И все у тебя будет». Ушел, говорит, не выстрелил даже, а уток домой ташшу. А потом зима началась. Он мне, говорит, хлеба давал, вот я от его и разжился. Мужик от его разбогател и золото и муку от его привозил. А через десять лет: «Мне, говорит, хочется посмотреть, как ты живешь. Предупреди жену, только пускай никому не сказывает». Она, говорит,
