Былички и бывальщины. Старозаветные рассказы, записанные в Прикамье - Константин Эдуардович Шумов

ночь ревет. В люльке качает — ревет, не качает — ревет. И вот пришел цыган — на квартиру к ним попросился ночевать. Глядит на ребенка и говорит: «Ой, Танюша-Танюша, это не твой Ванюша. Давай топи баню. Я тебе его выменяю. В какой ты бане его сменила?» — «Да, говорит, в своей бане». И баню стопила. На третью баню токо ребенка-то достали. Ой, он спал сколько суток, не просыпался! Первую баню он (цыган), значит, делал, ему его не отдали — то свинёнка выбросят, то голубёнка выбросят, то веник сухой выбросят. На вторую баню также. На третью баню выменял. Скорее дверь закрыл. «Бежи, говорит, не оглядывайся!» Еще там сидит скока, отговаривается. «Вот, говорит, на тебе Ванюшу. Это, говорит, у тебя был не ребенок, а веник, говорит, был». Веник был брошен. Вот он и шумел, веник-то. Ревет: качает — ревет, молоком кормит — ревет. Он сухой, шебуршит, а кажется: ребенок ревет. А ребенка всего измучили. Вон, чуть тепленький. Так трое суток спал. Парень был. Банник его подменил, пока она за водой ходила. А тожно цыган говорит: «Купи мне шаль большую». Эти большушшие шали-то были. А у дедушка была лошадь. Говорит: «Свези меня до Ныроба». До Ныроба свез и шаль ему большую дал за то. (3)

122. У моего свекра был брат Александр, они умерли уже все. Дак баба его родила в бане робенка, девку, и говорит, еще пошла когда, свекор-де: «Иди с богом, может, тебе кого бог даст». Она там родила девочку, а не было ножниц, надо было пупик отрезать. Она по ножницы пошла домой. Пришла, а маленькую-то не узнала — ведь не знает, та переменная или нет. А она у ее была страшная такая, ничё не понимала, рот откроет большушший, язык выставит. И вот до двадцати семи лет прожила, не знала, как ее называют. Страшная-страшная. Баба-то грит: «Подмененный у меня ребенок». И когда, — эту девушку Надей звали, — умерла она на двадцать седьмом году, ей привиделось во сне на девятый день: грит, столько детей там, ограда-де белая, в оградке-то столько детей! И у всех-де цветы в руках, и все они с бумажками ходят, кто читает, кто пишет. А я-де подошла к оградке-то, она меня кличет: «Мама, иди сюда!» Яде подошла, она по-за оградке ходит. Я говорю: «Надюша, тебя чё не пускают-то?» — «А двери на замке закрыты. Меня не пускают». Я-де подошла, и верно — на замке. Я-де воспитательницу кличу: «Подойдите сюда, ко мне». Из них-то никто не подошел. А потом мне попалась женщина — идет навстречу, туда. Я-де говорю: «Почему мою Надю не пускаете?» А она-де говорит: «А она не наша. Нам ее не надо». Не наша — значит, переменная была. Ой какая страшна!.. Так, видно, положено ей было столько прожить. В оградке-то маленькие все, они уже умерли. В райских дверях они, видишь, в царстве. А Надя по-за царством. По сну-то. (8)

123. Я вот от свекрови своей слышала. Одна баба родила парня да на второй день мыть его пошла. А воды-то в бане нет, она его на лавку положила, а сама за водой побежала. Приходит, а парнишка-то под лавкой лежит. Когда его достала, совсем не такой оказался, какой был. Они осиновое корыто сделали, сверху им ребенка накрыли и рубили до трех раз. Через день помер. Стало быть, ребенок подмененный был. А раз подмененный, то не жилец. (107)

124. Вот еще. Когда я сюда приехала, первый год жила, был у нас мужик один. Ох, не помню уж, как его зовут-то. Ну, он в чертей да колдунов не верил. Все отвечал: «Брехня это все. Ничего такого нет. Я, говорит, сам черт». Вот пошел он в баню однажды. А после двенадцати часов пошел. Потом сказывал: пришел к нему черт в виде дядечки. Он схватился с ним. Мужик-то сильный был. Черт-то его все на каменку метил бросить. Боролись, боролись, не смог черт его побороть. Размахнулся им да как бросит его в дверь, так косяк-то и вылетел. Мужик-от тот три дня лежал, без языка был. Только на четвертый день и отошел. (115)

ХОТЬ И НА ГУМНЕ, ДА НЕ ТОЛЬКО МОЛОТЯТ

Рассказы о духах гумна и овина

125. За людьми-то железны печки бегали. Вот это я слыхала. Тамака Федя-пастух жил, сказывал. Бежала печка за девкима. Она бежала, бежала, а тут раньше единолично жили, сани-то у всех стояли под окошкима. Бежат-де: «Девка, на кобылу! Девка, на кобылу!» Девка на кобылу набежала, тут и дух отдала. Печка-то бежала, кричала. С гумна-де бежала, с гумна. Это еще до нас, это мы слыхали от старых-то людей. (21)

126. Вот печка бегала за людьми. Печки топятся да бежат за людьми. Это ж на Святки тожо было. Печка бежит за девками: «Девка, иди на конь! Иди на конь!» А тут сани запряженные, гуляли Святки. Девка на сани набежала, на кобылу бросилась, дак померла на ей. Печка-то с гумна бежала. (17)

127. Я маленькая еще была. Мы по овинам-то лазали в Сусае-то, девки-то ворожили. Вон там рассказывали: он, грит, с овина-то все снопы повыкидывал, все. Я щас припомню — мне было лет семь-восемь, в аккурат было Рождество. Девки пошли туда, залезли в этот овин-то, он, грит, такой чумазой вылазит. «Вы зачем сюда пришли?» А они, грит, бежать, а он за ними. Они кто с визгом, кто в обморок попадали там, а потом в деревне-то в аккурат какая-то свадьба была. Колокольчики-то побренчали, он исчез. Ой, они боялися! (14)

128. На овине тожо есть хозяин. Хозяин овина. Вот я ходил на овин, напрашивался, там идешь ночью ведь. «Пусти меня, хозяин овина, спаси меня. Я иду топить камницу». Камница там, как в бане черной, дымища. Люди-то его не видят, а ты знаешь, вот и напрашиваешься у хозяина, он с тобой не разговаривает. Всё ведь от старых людей взято. Видимо, раньше людям показывался. Он может в лошадь показаться. А если он тебя в овине-то невзлюбит, то он тебе рога покажет только, а сам не покажется. Это мне бабка, она бравенькая еще была, рассказывала. (13)

ВСЕ ЧЕРТИ ОДНОЙ ШЕРСТИ

Рассказы о черте, сатане, дьяволе

129. Сама не помню. Вот женщина рассказывала. Не верите, а правда! Мне