Народный театр - А. Ф. Некрылова

1855

Я. П. Полонский

Оригинальное объявление в Сестребеке — списываю слово в слово с афиши, привезенной Коростовцевым:

«На здешнем театре будет представляться 30 числа сего октября т. е. в воскресенье, в 8-м часов вечера с разрешения командира Сестребецкого Оружейного завода господина генерал-майора и кавалера Игнатьева, в каменных казармах, состоящих на большой площади. Комедия будет в 5 действиях.

1 Действие

будет представляться живые картины

2) Купидон с Марцом будут сражатся о храброй богине и ея фрелинах. 3) Водевиль Советника. 4) Царь Максимилиан будет судить гордого и непокорного сына Адольфа. 5) Мамаева побоище с Военными песинки танцами и Военная большая музыка будет играть.

Цена местам: 1 место — 1 руб. сер., 2 — 75 коп, 3 — 50 к., 4 — 30 к, 5 - 20 к., 6 -15 к. Содержатель ЗУКПРИ Островский.

1855

П. В. Засодимский

В уездных городах в то время солдаты, состоявшие на службе, назывались инвалидной командой (горожане запросто звали их «инвалидными крысами»), и подчинялась эта команда инвалидному начальнику. В ту пору у нас, в Никольске, инвалидным начальником был Шипунов, офицер среднего роста, довольно полный, с черными длинными усищами.

Однажды на святках в доме нашего инвалидного начальника солдаты давали театральное представление. Я с матерью и с отцом был в числе почетных гостей и сидел в первом ряду стульев (и всех-то рядов, кажется, было два или три, и половина публики помещалась стоя).

До той поры я понятия не имел о спектаклях, и поэтому теперь, в ожидании начала представления, я не знал покоя, лихорадочная дрожь пробегала по мне, и сердце сильно билось...

Помню: дело началось с того, что по зале передо мною долго расхаживал, размахивая руками, какой-то человек в довольно странной одежде — в плохонькой короне, в какой-то длинной красной хламиде с белой опушкой и в смазных сапогах. Как вскоре оказалось, это был не кто иной, как «нечестивый император Максимилиан». Из дальнейшего хода дел выяснилось, что этот господин был яростный гонитель христиан, и до очевидности было ясно, что он — ужасно злой, потому что, ходя по зале, он поминутно тряс головой и сердито размахивал руками. У этого злого царя был «сын Адольф», прекрасный, милый молодой человек, добрый и кроткий, по-видимому, страдавший насморком, фыркавший поминутно и украдкой от зрителей проводивший под носом рукой.

И вдруг Адольф, этот милый юноша, несмотря на страшные отцовские угрозы, принял христианство. Отец узнал об его поступке и, понятно, стал зверь зверем. Сидит на троне, кричит благим матом, кричит, ревет, — ну, просто, — землю дерет, — да вдруг как рявкнет на всю залу: «Приведите, говорит, ко мне моего непокорного сына Адольфа!» Я так и обмер... Перед тем я посмеивался над его яростью, а тут, вижу, и не в шутку дела стали принимать весьма неблагоприятный оборот...

Какие-то архаровцы с дрекольем и в остроконечных шапках притащили несчастного «сына Адольфа». Ах, как я боялся за него в те минуты! А он стоит, бедняга... на руках и на ногах цепи гремят, а архаровцы его тискают и толкают то в ту, то в другую сторону. А он все терпит, болтается между этими архаровцами, но не сдается, не покоряется, голову держит высоко да только фыркает (должно быть, насморк сильно донимал его). Тут отец напустился на него. «Как ты, говорит, мог против моей воли идти, непокорный сын Адольф». А Адольф тихонько что-то сказал ему, утер нос, и вдруг все цепи с него спали, а царь «ох-ох!» и мертвый повалился с трона, а его картонная корона, украшенная сусальным золотом и блестками, покатилась к моим ногам.

Я от всего сердца порадовался за непокорного, но тем не менее добродетельного сына Адольфа...

После того солдаты (зачем-то, не знаю) схватили рчужья и начали стрелять в потолок холостыми зарядами и трижды прокричали «ура!». Может быть, и солдаты были рады тому, что Адольф так счастливо отделался от угрожавшей ему серьезной опасности... В комнате, помню, сильно припахивало серою и сапогами, смазанными ворванью.

В заключение спектакля солдаты сели на пол среди комнаты, скрестив ноги, и, покачиваясь из стороны в сторону и в такт хлопая в ладони, запели:

«Вниз по матушке по Волге,

По широкому раздолью».

Все это было очень мило и забавно, и публика осталась вполне довольна представлением...

1850-е гг.

А. Милюков

[...] Александр Иванович много рассказывал о своей жизни в Италии и Франции во время революции и наступившей затем реакции, и однажды прочел мне главу из своих записок, напечатанную впоследствии в одном из последних томов «Былое и думы».

[...] Лучшими днями заграничной жизни, по его словам, были те, которые он провел в Италии, а самыми симпатичными людьми — итальянские борцы за свободу.

[...] Мне пришлось видеть одного из эмигрантов, которого особенно любил Герцен. Однажды после обеда Александр Иванович, особенно весело настроенный, вспомнил о своих московских развлечениях и предложил спеть хором русскую песню. Все мы, не исключая детей, уселись на ковре в два ряда, лицом одни к другим, изображая таким образом лодку, и затянули, как умели: «Вниз по матушке по Волге». В шуме этого патриотического упражнения мы не слыхали, что во двор въехали гости. Вдруг отворились двери, и в залу вошел человек средних лет, с выразительным и вместе с тем задумчиво-кротким лицом в темно-сером фраке, а с ним, закинув на руку трен синей амазонки, молодая стройная женщина в фетровой шляпке, из-под которой спускались белокурые локоны. Все мы поднялись.

— Что это такое? — спросил с улыбкой гость.

— C'est un chant des pirats du Volga[23], — ответил Герцен, смеясь и протягивая руку приезжим, — нам хотелось спеть ее на берегах Темзы.

1857

Ф. Д. Нефедов

Вновь начавшаяся суетня половых, — выталкивание тулупов и дурно одетых ряженых с прибавлением: «вон, сволочь!» давали публике знать, что для нее готовится нечто более важное и достойное внимания. Действительно, через минуту или две в дворянскую залу ввалила большая толпа новых ряженых, одетых большею частью в одинаковые костюмы. На всех были сюртуки, или