Донна Тартт - Маленький друг

– Что тебе снилось? – требовательно спросила Гарриет.

У Эллисон на щеке красными квадратиками пропечаталась ткань с подлокотника, она глянула на Гарриет мутными ото сна глазами, как будто видела ее в первый раз… Нет, не так, подумала Гарриет, глядя на растерявшуюся сестру с холодным, почти врачебным безразличием. Она смотрит на меня и как будто видит что-то еще.

Эллисон прикрыла глаза ладонями. На миг она застыла в такой позе, потом встала. Щеки у нее припухли, веки отяжелели, глаз было не видно.

– Тебе что-то снилось, – сказала Гарриет, не сводя с нее глаз. Эллисон зевнула. Потерла глаза и, сонно пошатываясь, побрела к лестнице.

– Подожди! – крикнула Гарриет. – Что тебе снилось? Расскажи!

– Не могу.

– Что значит – не можешь? То есть не хочешь?

Эллисон обернулась и поглядела на нее – довольно странным, как показалось Гарриет, взглядом.

– Не хочу, чтобы сбылось.

– Что сбылось?

– То, что мне приснилось.

– А что тебе приснилось? Сон был про Робина?

Эллисон остановилась на нижней ступеньке, оглянулась.

– Нет, – ответила она, – про тебя.

– Всего пятьдесят девять секунд, – холодно сообщила Гарриет, пока Пембертон откашливался и отплевывался.

Пем ухватился за бортик бассейна, вытер глаза запястьем.

– Чушь собачья, – выдохнул он, хватая ртом воздух. Лицо у него было пунцовое, практически одного цвета с мокасинами Гарриет. – Ты просто слишком медленно считала.

Гарриет гневно, шумно выдохнула. Потом раз десять изо всех сил глубоко вздохнула, пока голова у нее не пошла кругом – тогда, набрав воздуху в легкие, она оттолкнулась от края бассейна и ушла под воду.

Проплыть в одну сторону было легче легкого. А вот когда она плыла обратно, через прохладные, голубые тигриные полоски света, все вокруг нее будто загустело, замедлилось – мелькнула рядом детская рука, размытая, белесая, как у трупа; детская нога – к торчащим дыбом волоскам прилипли крошечные белые пузырьки, которые скатывались с них неторопливой пенистой струйкой, в висках у нее пульсировала кровь – схлынет и застучит, схлынет и застучит, и потом снова схлынет, словно накатывающие на берег океанские волны. Наверху – даже в голове не укладывается – бурлила яркими красками жизнь, при высоких скоростях и температурах. Орут дети, шлепают босыми ногами по раскаленным плиткам, кутаются в сырые полотенца и, причмокивая, облизывают цилиндрики синего фруктового льда, цвета воды в бассейне. “Ледяной взрыв”, вот как назывался этот фруктовый лед. Ледяной взрыв. В тот год это был самый смак, лучшее лакомство. На холодильнике возле киоска были нарисованы дрожащие от холода пингвины. Синие губы… синие языки… мурашки по коже, заходятся зубы, холодно.

С оглушительным треском она взмыла на поверхность, словно пробила головой окно; тут было неглубоко, но стоять Гарриет все равно не могла и поэтому отталкивалась от дна кончиками пальцев, хватая ртом воздух; Пембертон, который до этого с интересом за ней наблюдал, бесшумно прыгнул в воду и плавно заскользил к ней.

Гарриет и опомниться не успела, как он ловко подхватил ее на руки, и вот уже ее ухо притиснуто к его груди, и, если задрать голову, можно увидеть, что зубы у Пембертона все желтые от никотина. Хмельной запах его тела – взрослый, чужой и, по мнению Гарриет, не самый приятный – из-за хлорки казался еще резче.

Гарриет выскользнула у него из рук, и они повалились в разные стороны – Пембертон звучно шлепнулся на спину, всколыхнув фонтаны воды, а Гарриет, молотя кулаками по воде, доплыла до края бассейна и, задрав нос, выбралась наружу – купальник на ней был черный в желтую полоску (Либби шила), и она была похожа на маленького шмеля.

– Чего ты? Не любишь, когда тебя на руках носят?

Говорил он вальяжно, беззлобно, словно обращался к котенку, который его поцарапал. Гарриет надулась и брызнула ему водой в лицо.

Пем увернулся:

– Эй, ты чего это? – насмешливо спросил он.

Он хорошо – даже чересчур хорошо – знал, какой он симпатичный, и покровительственно ей улыбался, а его желтые, как одуванчики, локоны струились по голубой воде, точь-в-точь как у смеющегося водяного из книжки Эди – иллюстрированного издания стихотворений Теннисона:

Кого назову яЛихим водянымЧто поет один,Что живет один,Покрыв златом главу,Средь морских глубин?

– Хммм? – Пембертон отпустил лодыжку Гарриет и легонько брызнул в нее водой, потом потряс головой, так что капли разлетелись во все стороны. – Ну и где мои денежки?

– Какие денежки? – удивилась Гарриет.

– Я научил тебя насыщать легкие кислородом, ведь так? Этому аквалангистов учат на очень дорогих курсах.

– Да, но ты мне только это и рассказал. Я каждый день тренируюсь, учусь задерживать дыхание.

Пем отшатнулся, изобразил на лице обиду.

– Ну вот, Гарриет, а я-то думал, у нас с тобой уговор.

– А вот и нет! – сказала Гарриет, которая терпеть не могла, когда ее дразнят.

Пем рассмеялся.

– Ну ладно. Это мне тебе за уроки приплачивать надо. Слушай, – он окунулся, снова вынырнул, – а твоя сестра все еще переживает из-за того кота?

– Ну вроде да. А что? – настороженно спросила Гарриет. Она никак не могла взять в толк, с чего это Пембертон так интересуется Эллисон.

– Ей надо собаку завести. Собаку можно обучить всяким трюкам, а кота ты ничему не научишь. Им на все насрать.

– И Эллисон тоже.

Пембертон засмеялся:

– Ну тогда ей точно нужен щенок, – сказал он. – Я видел объявление в клубе, кто-то продает щенков чау-чау.

– Кошку ей хочется больше.

– А собака у нее была когда-нибудь?

– Нет.

– Ну вот. Она даже не знает, сколько всего упускает. Это у кошек просто вид такой, всезнающий, а на самом деле они тупо сидят и пялятся по сторонам.

– Вини был не таким. Вини был умным.

– Ну конечно.

– Нет, ну правда. Он понимал каждое слово. И пытался нам отвечать. Эллисон с ним все время занималась. Он изо всех сил старался, просто у него рот совсем по-другому устроен, и звуки не очень получались.

– Это уж точно, – сказал Пембертон и, перекатившись на спину, закачался на воде. Глаза у него были такие же ярко-синие, как вода в бассейне.

– Он даже выучил несколько слов.

– Правда? Например?

– Например, “нос”.

– “Нос”? Странное он решил выучить слово, – лениво протянул Пембертон, уставившись в небо, его золотые волосы веером стелились по воде.

– Эллисон хотела начать со всяких названий, с названий вещей, на которые можно указать пальцем. Ну, как мисс Салливан с Хелен Келлер. Она дотрагивалась до носа Вини и говорила: “Нос! Это твой нос! У тебя есть нос!” А потом она касалась своего носа. А потом – снова его. Туда-сюда.

– Наверное, делать ей было особо нечего.

– Ну, это правда. Они так до вечера могли просидеть. Потом, стоило Эллисон прикоснуться к своему носу, Вини вот так подымал лапку и трогал свой нос, и – я не шучу! – воскликнула она, потому что Пем хохотал во все горло, – нет, правда, он так странно мяукал, как будто пытался сказать: “нос”.

Пем перевернулся на живот, шумно вынырнул.

– Да ладно.

– Я не вру. Спроси Эллисон.

Было видно, что Пем заскучал.

– Ну, мяукнул он там что-то…

– Да, но это было не простое мяуканье, – Гарриет прокашлялась и попыталась изобразить этот звук.

– Ты правда думаешь, что я в это поверю?

– Эллисон все записала! У Эллисон целая куча кассет! В основном обычное мяуканье, но иногда, если как следует вслушаться, слышно, как он пытается произнести кое-какие слова.

– Гарриет, ты меня уморишь.

– Это все правда! Спроси Иду Рью. И еще он умел определять время. Каждый день, в два сорок пять, секунда в секунду, он царапался в дверь на кухне, просил Иду его выпустить, чтобы он успел встретить Эллисон с автобуса.

Пембертон сунул голову под воду, вынырнул, зачесал пятернями волосы назад, зажал ноздри и шумно задышал, чтобы продуть уши.

– А почему Ида Рью меня не любит? – бодро спросил он.

– Не знаю.

– Она меня никогда не любила. Когда я приходил поиграть с Робином, она ко мне вечно цеплялась, даже когда я еще в детском саду был. Бывало, отломит хворостину с какого-нибудь куста, которые у вас за домом растут, и давай гонять меня ей по двору.

– Она и Хили не любит.

Пембертон чихнул, вытер нос тыльной стороной ладони.

– Кстати, что у вас там с Хили приключилось? Он больше не твой жених?

– Никакой он мне не жених! – ужаснулась Гарриет.

– А вот он совсем другое говорит.

Гарриет промолчала. Хили обычно попадался на провокации Пембертона, заводился и начинал кричать всякие глупости, но Гарриет на эту уловку не купится.