Голые среди волков - Бруно Апиц
Чтобы заглушить удары молотка, Пиппиг подкладывал шапку. Прежде чем постелить ковер, убрали мусор. Потом подвинули стол на место, которое Пиппиг запомнил по узору ковра. Несмотря на слабый ночной свет, им удалось восстановить прежний порядок. Лишь теперь Пиппиг забеспокоился о тайнике.
– Ребята, – умоляюще заговорил он, – вы не проболтаетесь, а?
Они с радостью объяснили бы ему, чем является на самом деле внутрилагерная охрана, но лишь похлопали Пиппига по плечу:
– Не бойся, малыш, мы все понимаем!
Они исчезли так же тихо, как и появились.
Пиппиг убрал инструменты и расположился в углу, подстелив старые шинели. Заснуть он не мог. Обхватив руками колени, он сидел в ожидании рассвета.
Три пистолета, конечно, не были единственным оружием в лагере. Как человек дисциплинированный, Пиппиг подавлял в себе любопытство, но ему все-таки хотелось узнать побольше. Он догадывался, что существует какое-то подпольное руководство, но в точности ничего не знал. Пиппиг уткнулся подбородком в колени. Черт возьми, Руди, жалкий битый пес среди других таких же жалких битых, ты уже столько лет живешь в этом аду с одной-единственной мыслью в твоей глупой башке: беспросветная каторга когда-нибудь кончится, так или иначе… А что ты, темный человек, понимаешь под этим «так или иначе»?
Розгами гнала судьба Пиппига к концу. Жизнь или смерть. И в самом деле, разве не был он битым псом, который сидел сейчас на задних лапах в углу и с удивлением вдруг обнаружил, что другие, которых он считал такими же жалкими и битыми, давно уже сломали розги о колено и «так или иначе» превратили в решительное «либо – либо». Горько было Пиппигу сознаться в этом.
Почему он не вместе с ними, ведь Гефель один из тех? Не потому ли ему не доверяют, что он мал ростом и у него кривые ноги? Кого он знает из «тех»? Никого!
Может, Кремер тоже с ними? Наверняка!
«Завтра, – решил Пиппиг, – завтра я поговорю с Кремером. Не хочу быть жалким псом, смирившимся с «так или иначе»!
Было еще темно, когда Пиппиг после сигнала «подъем» вышел из склада. На дорожках между бараками было оживленно. Дневальные со всех сторон тянулись к кухне, чтобы затем разнести по баракам большие бачки с эрзац-кофе.
В бараке отсутствие Пиппига не заметили. Там уже прибирали постели. Однако сосед Пиппига по нарам все же спросил его, где он был ночью.
– У девочек, – ответил Пиппиг таким тоном, который исключал дальнейшие расспросы.
Между тем весть о случившемся дошла до Бохова. Вскоре после подъема связной Бохова узнал от капо внутрилагерной охраны о ночных событиях на складе. Сначала Бохов рассердился было на своевольного Кремера, который превысил полномочия. Однако, вспомнив, что в команду вещевого склада затесался сомнительный субъект, одобрил перемену хранилища, тем более – с этим нельзя было не согласиться – что коротышка Пиппиг проявил особую находчивость. Слова Пиппига связной передал буквально: «Задница шарфюрера как-никак самая надежная крышка…»
Бохов невольно рассмеялся.
Фёрсте теперь уже знал, чего хотят от арестантов из пятой камеры. Ночные допросы, а также разговоры между Райнеботом, Клуттигом и Мандрилом кое-что открыли ему. О том же, что происходило в лагере, он в силу своего изолированного положения не знал ничего определенного. Существовала вроде бы тайная организация, и камера номер пять должна была стать тем каналом, через который эсэсовцы рассчитывали проникнуть в ее скрытые коммуникации. Это Фёрсте себе уяснил.
Его отец был крупным чиновником в Вене, и сам Ганс Альберт Фёрсте, закончив образование, тоже поступил на государственную службу. После оккупации Австрии его арестовали вместе с отцом, и он долгие годы скитался по тюрьмам, пока наконец не осел в Бухенвальде. Фёрсте назначили в карцер. Здесь он и остался. Мандрил сделал его уборщиком. В отличие от своего предшественника, бывшего штурмовика, убитого Мандрилом, Фёрсте не принимал участия в истязаниях арестованных. Потому их с Мандрилом их ничего не связывало.
Фёрсте безропотно выполнял свою работу. Он был в карцере «тенью» Мандрила. Тому никогда не приходилось его звать, в нужную минуту Фёрсте оказывался на месте. Мандрилу ни о чем не надо было заботиться, все содержалось в полном порядке. И Мандрил за многие годы привык к своей «тени».
С тех пор как Гефель с Кропинским попали в карцер и у Фёрсте наладилось общение с электриком, служителю карцера захотелось помочь обоим несчастным. Но что он мог сделать?
Он знал, что Гефель и Кропинский пока еще не должны были умереть. Пока… После пытки струбциной Гефель в лихорадке валялся на мокром и холодном цементном полу. Не только Кропинский, но и Фёрсте опасались, что больной в бреду может выдать тайны, которые он до сих пор так стойко хранил.
Подметая и без того чистый пол, Фёрсте беспокойно сновал мимо пятой камеры, куда только что вошли Райнебот, Клуттиг и Мандрил. Они загнали Кропинского в угол и с любопытством наблюдали за Гефелем, которого трясла лихорадка. Он бредил. Виски у Гефеля посинели и распухли. Нижняя челюсть дрожала, зубы выбивали дробь.
Мандрил покуривал сигарету. Клуттиг, нагнувшись, прислушивался. Разрозненные слова, обрывки фраз слетали с трясущихся губ Гефеля. То шепот, сбивчивый и горячий, то выкрики:
– Ты… прав… Вальтер… ты… прав…
Гефель застонал и открыл мутные глаза, его веки дрожали. Стеклянным взглядом он всматривался в пустоту, но не понимал, где находится. Потом, судорожно прижав руки к груди, вдруг закричал:
– Партия здесь… здесь! – Тело его напряглось, лицо потемнело, он с усилием втянул в себя воздух, и внезапная судорога разрешилась пронзительными воплями: – Краа… я… назову… имена… краа, краа… – Крики захлебнулись.
Клуттига охватило возбуждение.
– Хочет назвать имена! – обрадовался он и, словно надеясь вытрясти их из больного, стал пинать его сапогом. Голова Гефеля конвульсивно дергалась из стороны в сторону, сжатые руки вытянулись, и Гефель залился плачем.
– Здесь… здесь… – слышалось сквозь рыдания. – Ты… прав, Вальтер… она здесь… здесь… и ребенок… она должна защитить, защитить…
Как и тогда, во время нестерпимой пытки, Гефель заколотил кулаками и ногами по каменному полу. Громкий плач перешел во всхлипыванье, на воспаленных губах выступила пена.
Райнебот заложил палец за борт кителя. Клуттиг выпрямился и вопросительно посмотрел на Райнебота. Тот попытался связать отрывочные слова.
– Партия получила от Вальтера задание защитить ребенка. – Райнебот прищурился. – Понятно, господин гауптштурмфюрер? Заполучив ребенка, мы заполучим и партию.
Быстро пройдя в угол камеры, Райнебот ударом сапога заставил Кропинского встать, схватил его за грудки и начал с ожесточением колотить головой о стену.
– Где ребенок? Проклятая польская падаль! Где ребенок? Не
