Алексей Иванов - Ненастье

Окончательно разворотив весь вход, вслед за кунгом в «Юбиль» заехала пожарная машина — красно‑белый ЗИЛ‑130 с двойной кабиной и с какими‑то трубами на крыше: из‑за них автоцистерна напоминала реактивный миномёт. Пожарные в грубых робах быстро размотали брезентовые рукава и струями воды смыли пламя с горящего кунга. Собровцы перехватили брандспойты и ударили струями по завалам на лестницах и по «афганцам» на балконах. Спецмашин с лафетными водомётами в мирном городе Батуеве не имелось, но и пожарка, врубив сирену, была мощным оружием городского боя.

— Дымовухами их!.. — орал с балкона Серёга.

«Афганцы» кинули вниз несколько дымовых шашек. Бурлящий бурый дым замутил весь объём фойе. В ответ собровцы боевыми выстрелами разбили несколько стеклопанелей фасада, чтобы мглу вытягивало наружу.

Подцепив за трос, собровцы грузовиком дёрнули завал из вешалок на правом лестничном марше. Завал с лязгом разъехался, освобождая подъём на второй этаж. «Афганцы» бесновались на своих балконах, как бандерлоги.

— Тащите кресла из кинозала! — в упоении орал Серёга.

«Афганцы» выломали двери кинозала и поволокли наружу кресельные секции на железных рамах — они пистолетно хлопали фанерными сиденьями. «Афганцы» кидали эти секции на лестницу, нагромождая новые баррикады.

Собровцы подметали балкон длинными водяными залпами, сбивали тех, кто подтаскивал кресла: обороняющихся роняло и уносило, вращая плашмя по мраморному полу, как на ледовом стадионе. Катились мусорные урны, в ручьях по мрамору плыли стенды Дворца культуры — «Ребятам о зверятах», «Наши чемпионы», «Хочу всё знать!». С балкона собру на шлемы и на крыши машин лились вода и пена вместе со всяким мусором.

Струи брандспойтов ударяли в косые плоскости кресельных завалов и разъезжались веерами, но и баррикада на лестнице в пузырящихся потоках шевелилась и сплывала вниз по ступеням, грузно разваливаясь на части.

Сражение зацепило зимний сад Дворца, и сад погибал. В перекошенных клетках истошно верещали птички. Прощально взмахивая остролистыми гривами, пальмы трагично падали на решётки оград, как при землетрясении. Фойе превратилось в непролазные дождевые джунгли, сотрясаемые воем сирен и матерными воплями, где дым перемешался с метелью из разноцветных попугайчиков. Собровцы с дубинками бежали вверх по маршам лестниц, на балконах сшибались с «афганцами» — а дальше валили и пинали друг друга.

В толпе осатанелых людей мелькали окровавленные лица. Жека Беглов корчился со сломанной рукой. Расковалова уминали сразу трое собровцев, и Вован натужно рычал, ворочая всю толпу. Готыняна приковали к перилам: он исступлённо бился в наручниках, как припадочный. Рафик Исраиделов прокрутил противнику маваши‑гери — удар ногой в ухо, и бойца швырнуло в стену. Демьян Гуртьев, парализованный ниже пояса, на своей инвалидной коляске покатился по ступеням на собровцев, размахивая какой‑то палкой; он орал и рыдал в истерике — и собровцы, бездушные в спецзащите, как марсиане, в падении поймали Демьяна на руки и бережно отнесли в сторону.

А Серёга Лихолетов посреди боя просто сидел на стуле, закинув ногу на ногу, и курил, щерясь в наглой улыбке. Его не терзала тоска обречённости. Герой должен пройти через испытание поражением — вот Серёга и проходил.

Стул Серёги стоял под огромным панно с крейсером «Аврора». Крейсер громоздился над Серёгой всеми своими башнями и трубами, словно защищал Серёгу в бедламе разгрома. Лихолетов понимал, что СОБР всё равно сломает его оборону и повяжет его парней, но проигрывать следовало правильно.

К Серёге пробрался Витька Басунов. Он не ввязывался в общую драку.

— Сергей, ещё есть возможность уйти через качалку, — сказал он.

— Спокойно, Виктор, — надменно ответил Серёга. — Не надо суетиться.

— Не суетиться, — вдумчиво повторил для себя Басунов.

Собровцев вдруг стало вдвое больше: они посыпались с третьего этажа, начали вылетать из кинозала. Это в тыл «афганцам» ударили те, кого майор Щебетовский завёл во Дворец через кафе «Баграм». Свежие спецназовцы, не замордованные штурмом лестниц и баррикад, валили парней «Коминтерна» всех подряд направо и налево. Четверо бойцов бросились к Серёге, который сидел у всех на виду. Серёга ослепительно улыбнулся — и тотчас его снесло со стула сокрушительным ударом дубинки по скуле, а потом кованый носок берца сломал ему сразу три ребра, чтобы не захотелось вставать.

Через минуту майор Щебетовский узнал, что Лихолетов задержан.

Щебетовский отключил рацию и посмотрел на Германа и Таню. Теперь можно было разобраться и с этими. Майор знал их по разработкам оперов. Куделина — дочь тренера из «Юбиля», малолетняя сожительница Лихолетова, дура. Неволин — водитель автобуса «Коминтерна», приятель Лихолетова и сослуживец по Афгану, обычный — как все. Короче, эти двое — никто и ничто.

Они сидели в углу кафе, заполненного бойцами СОБРа. Герман боялся, что его упакуют и он не доведёт Таню до дома: ему казалось, что Таня очень уязвима. Герману было больно за неё; здесь, среди вооружённых мужчин, Таня виделась ему зайчонком среди волков — любой клацнет зубами, и всё.

— Лихолетов арестован, — сообщил Щебетовский Герману и Тане.

— Арестован? — тихо переспросила Таня.

Майор устало присел возле Тани. Он обезглавил «Коминтерн», он решил проблему «афганцев», а потому ощущал себя стратегом, мудрым политиком, великодушным человеком, понимающим чужую слабость. Эти двое не были нужны майору, а снисхождение к ним приносило ещё и моральную победу.

— А вы свободны, молодые люди, — сказал Щебетовский.

— Свободны? — переспросил теперь уже Герман.

— Вам, девушка, я советую прервать отношения с Лихолетовым хотя бы до совершеннолетия, — майору сейчас хотелось быть назидательным. — А вы, Неволин, при встрече передайте Лихолетову, что он должен быть благодарен мне за то, что я забрал его как солдата, а не за растление малолетней.

Щебетовский не удержался от форса: пояснил Неволину, что всё равно одолел бы Лихолетова, так пусть ценят, что это сделано не подло. Но Герман в тот момент думал не про Серёгу, а про Танюшу, которая лишилась Серёги.

Они вышли из «Баграма», щурясь, и торопливо пошагали прочь, а потом Герман вдруг взял Таню за руку, и они вообще побежали. «Юбиль» оставался позади — громадный, громоздкий, окружённый людьми и машинами. Люди галдели и суетились, машины улюлюкали спецсигналами. Многие окна в «Юбиле» были разбиты, из пробоин в стеклянном фасаде курился дым.

А вокруг был город Батуев с его типовыми пятиэтажками и апрельскими тополями. Провода, трамваи, светофоры, легковушки, ларьки и пешеходы. Небо синело высоковольтным электричеством. От недавней зимы оставалось много воды — лужи горели чистыми цветами оголённого спектра. В ручьях растекались отражения окон, карнизов, крыш и облаков, улицы зеркально опрокидывались сами в себя, стены и углы домов улетали в небо, а это небо, трепеща, плыло по тротуарам и водоворотами падало в колодцы ливнёвки.

Герман и Таня бежали по лужам, расплёскивая город, и Таня просто радовалась, что вырвалась из страшной облавы, а Немец впервые с приезда в Батуев осознавал, какое это огромное и почти недостижимое счастье — жить лишь своей маленькой жизнью, недоступной никому, кроме своей женщины.

Танюша любила Германа, но не ощущала, что её любовь — с оттенком «лучше так, чем никак». Герман всегда был номером вторым: он замещал собою то, что Танюше не дал и не мог дать Серёга. Но Герман не был хуже Лихолетова, просто с Серёгой Таня встретилась ещё девочкой‑невестой, у которой всё впереди, а с Германом — уже Вечной Невестой, которая никогда не станет женой. И об этой своей беде она думала больше, чем о Германе.

В пятницу 14 ноября 2008 года Тане не дали доработать до конца смены. В «Гантелю» — в салон «Элегант» — нагрянул милицейский наряд, и опер попросил Куделину срочно поехать с ним, а её недокрашенную и недовольную клиентку с извинениями перепоручили другому мастеру.

Танюшу привезли в горотдел милиции, и здесь, в казённых коридорах, её опять опахнуло холодной тяжестью тех давних свиданий с Серёгой, когда он сидел в СИЗО. Но теперь следователь — капитан Дибич — был приятным и обходительным мужчиной, примерно ровесником. Таня поверила его умным, пушистым глазам и не‑милицейской миловидности. Такой человек не будет мучить, не убьёт её чудовищным известием… А капитан допытывался про Германа: о чём говорил в последнее дни, с кем встречался, какие имел планы.

— Он жив? — замирая, спросила Танюша.

— Кто? — весело испугался Дибич. — Неволин? Разумеется, жив!

Таня едва не заплакала от неимоверного облегчения. Жив! Это главное! А остальное как‑нибудь наладится. Дибич подал Танюше салфетку.