Фундамент - Алексей Филиппович Талвир

Заморозки сковали уличную грязь. И Сергей мог идти напрямую, не высматривая утоптанных тропинок вдоль заборов, не боясь по колено утонуть в яме с вязкой, как деготь, глиной. Впрочем, едва ли его это заботило. Деревенская улица, темная, притихшая, спала. Только в нескольких окнах, занавешенных плащ-палатками, одеялами или маскхалатами, тускло светилась свеча либо самодельная коптилка.

Уже подходя к дому, в котором квартировал, Сергей, неожиданно даже для себя, свернул в переулок, где жили Мурзайкины. Отсюда отправился он в ту злосчастную поездку. Сойдя с крылечка этого дома, Уга Атласовна ласково его напутствовала, вручила сверток с ужином. Чигитов подошел к темному окну. Нет, в доме не спали: это он понял по узкой светлой полоске между рамой и драпировкой. Прильнув к стеклу, Сергей разглядел самодельную коптилку на столе, называемую «куриным глазком», и склоненную голову Мурзайкиной. Уга Атласовна что-то штопала или шила, напрягая в полутьме зрение. На ее тонком красивом лице лежали сумрачные тени. Бедная, ждала ли она от жизни таких осложнений!

Сергей решил было постучать в окно, рассказать Уге Атласовне о ходе следствия. Предупредить ее, пусть не верит следователю, если тот станет на него наговаривать, приписывать ему то, чего он не говорил.

Чигитов уже поднял руку, но раздумал стучать — время позднее, а Уга Атласовна еще не ложилась. Если он ее расстроит, не уснет и вовсе. А впереди у врача напряженный трудовой день. Пусть отдохнет спокойно, если это еще возможно.

На квартире Сергея ждала мать.

«Ну какой же я олух, — подумал он, увидев ее, встревоженную, с опухшими от бессонницы глазами, — брожу по деревне, тревожусь за других, а о собственной матери совсем забыл!»

6

Напоровшись на вражеский патруль и услышав стрельбу Мурзайкин вообразил, что машина повреждена, а это означает либо смерть, либо плен. Когда Сергей осадил «пикап», он распахнул дверцу из кабины и выбросился. Было такое ощущение, что не он летит вниз, а земля всей своей огромной массой ринулась на него. Несколько секунд Мурзайкин лежал неподвижно: в голове звенело, его тошнило, правая нога казалась онемевшей. Он попытался ею пошевелить — в позвоночнике возникла острейшая, бель. А в нескольких метрах слышалась гортанная немецкая речь, свистели пули. И все глуше, глуше становился шум мотора удаляющегося «пикапа».

Превозмогая боль, Мурзайкин скатился в кювет, потом, не выпуская из рук пистолета, стал осторожно продвигаться в том направлении, куда умчалась машина. Теперь он досадовал на свою чрезмерную предусмотрительность. Не выпрыгни он из машины, все происшедшее казалось бы уже боевым героическим эпизодом. О том, что где-то на шоссе в десяти-пятнадцати километрах его будет ожидать шофер, Иван Филиппович и мысли не допускал. Да и как ему, разбитому, с явным сотрясением мозга, пройти такой путь.

Из кювета капитан с трудом перебрался в рощицу, которая подступала к дороге. Углубившись в нее, он решил передохнуть: неистово кружилась голова, все еще держались боли в позвоночнике.

Мурзайкин клял в душе лейтенанта из пункта сбора донесений, который дал ему устаревший маршрут. Несомненно, когда они выезжали из автороты, штарм уже находился в другом месте. Озадачивало и другое: если штаб армии передислоцировался, за ним должны следовать и воинские части, ведущие бои на переднем крае. Расстояние от передовых частей до штаба армии не менее тридцати километров. А тут — ни патрулей, ни дорожных постов, ни воинских частей. Неужели в системе нашей обороны на этом участке образовалась брешь, и немцы идут себе прямо по шоссе к Москве?! Или это был десант, выброшенный в наш тыл с целью дезорганизовать движение на военной магистрали?

Минут через десять-пятнадцать Мурзайкин, собравшись с силами, поднялся и пошел через рощицу параллельно дороге. Миновал ее, не встретив ни души. Поразмыслив, решил держать курс на север. В темноте он разглядел какие-то строения. Это была деревенька. Мурзайкин направился к ней. Он шел медленно, тяжело волоча ногу, нередко хватаясь за поясницу. Время от времени останавливался, прислушиваясь. Как сейчас его обрадовал бы лай собаки. Ведь это означало бы, что здесь течет привычная спокойная жизнь! Но со стороны деревни не доносилось ни единого звука. В небо взмыла ракета. Она осветила околицу деревни, колодезный журавль у крайней хаты. Мурзайкин тотчас понял, что деревня занята немцами и упал на землю, чтобы не выдать себя. А когда отчетливо услышал немецкое «хальт!» — остатки его сомнений рассеялись. Надо было отсюда уходить и немедленно. Значит, немцы продвинулись на этом участке не только с запада, но и с севера. Выходит, что ему следует держать путь на юго-восток. Когда же отступили наши части? Уж не оказался ли он в окружении?

Через несколько часов блужданий капитан Мурзайкин решил прилечь отдохнуть. Он лежал на жесткой холодной земле и устало смотрел в мутное предрассветное небо. Было тихо.

Холод пробирал до костей. Мурзайкин перевернулся, лег на живот, но теплее от этого ему не стало. Хорошо бы развести костер да обогреться. Но об этом не стоило и помышлять: он мог привлечь внимание немцев. Да, обрадовался бы противник, попади он в его лапы. Офицер, коммунист, командир отдельной воинской части… Его, конечно же, расстреляли бы, но предварительно подвергли пыткам. Как неожиданно может измениться судьба человека на фронте! Сначала ему явно и откровенно везло — назначен командиром автороты. Его место — позади воюющих воинских полков и батальонов. И в части устроился, можно сказать, с семейным уютом. Мог позволить себе даже некоторые мужские вольности. Жил по принципу: бери от жизни все, что можно. Кто знает, сколько тебе отмерено судьбой? И у начальства был на виду: его, автомобилиста и хозяйственника с большим опытом, взял на заметку сам генерал, заместитель командующего армией по тылу. Он обещал в скором времени перевести капитана Мурзайкина в ПАМ или в свой штаб. Лучше бы, конечно, в ПАМ. Походная автомобильная мастерская — почти что завод. И всегда будет находиться далеко от линии фронта. Как-то Иван Филиппович воспользовался случаем и сообщил генералу, что он в одно время занимал должность директора филиала Горьковского автозавода в Вутлане. (Правда, это была всего-навсего мастерская по ремонту машин М-1, но «филиал» звучит куда громче и солиднее.) И вот вскоре после того, как дивизия заняла огневой рубеж, генерал вызвал к себе Мурзайкина. Наверняка, чтобы повысить по службе. Какая досада, что все так обернулось! Конечно, его вины в случившемся нет, но кто знает, как отнесется к этому командование.

Главное же — суметь добраться до своих. Дважды за эту ночь он едва не оказался в руках у немцев.

Мурзайкин машинально чиркнул