У нас на Севере - Николай Васильевич Угловский
Эти два дня перед отъездом Антон редко видел Зою. Она как будто примирилась с решением мужа и больше не пыталась отговаривать его. Она или молчала, или отвечала на вопросы односложно, рассеянно. Ее привычной фразой стало: «Делай, как знаешь…» Движения были вялыми, словно скрытая болезнь подтачивала ее. Антон чувствовал — что-то в их отношениях круто и непонятно изменилось. Не стало той теплоты и искренности, которые были раньше. И он не знал, как помочь ей, что сделать, чтобы все было, как прежде.
Прощание вышло сухим, гнетущим. С тяжелым сердцем поехал Бескуров в колхоз, не зная даже, когда он сумеет опять побывать в городе, дома. И не раз по дороге в его душе шевелилась предательская мыслишка: «Уж лучше бы не избрали, стыда в том нет…»
Но его избрали. Слишком хорошо знали колхозники Бескурова, выходца из деревни, не раз работавшего с ними бок о бок в горячие дни уборки или сева. Правда, были и споры. Несколько голосов в задних рядах настойчиво выкрикивали имя Звонкова. Сам Звонков сидел в президиуме, спокойный, бесстрастный, как будто все происходящее его никоим образом не касалось. Бескуров с любопытством приглядывался к нему. С виду Звонков походил на тех районных работников, которых уже редко встретишь: защитного цвета полувоенный костюм, такая же фуражка, хромовые сапоги, потертый тугой портфель, неизвестно зачем понадобившийся и неизвестно чем наполненный. На некрупном, досиня выбритом лице — деловито замкнутое выражение, очевидно, усвоенное и прижившееся с давних пор. С Бескуровым Звонков вел себя сугубо официально, с остальными — просто, даже фамильярно, но с явным оттенком превосходства.
Председательствовавший на собрании секретарь парторганизации Иван Иванович Сухоруков, постучав карандашом о графин, чтобы утихомирить шум, предложил:
— Давайте, товарищи, голосовать, а то нам до утра не договориться.
Сразу раздались крики:
— В самом деле, нечего волынку тянуть.
— Пусть Антон Иванович слово скажет.
— Чего говорить? И без слов человека знаем.
— Звонкова первым на голосование ставьте, нечего там…
— Не было такого уговору…
— Бескурова в председатели! — дружно громыхнули первые ряды.
Тогда поднял руку Звонков. Шум несколько стих. Спокойно пригладив ладонью седоватый ежик на голове, Звонков сказал:
— Я снимаю свою кандидатуру, товарищи. Товарищ Бескуров, как известно, рекомендован райкомом, и я, как коммунист, не могу идти против линии партии. Прошу учесть это обстоятельство.
— Ладно, и без просьбы учли, — раздался чей-то насмешливый голос от дверей.
Голосовали дружно, но Бескуров заметил: на задних рядах поднятых рук было мало. Свет двух ламп слабо проникал туда, и нельзя было рассмотреть лиц, однако по густому табачному дыму Бескуров заключил, что там сидели в основном мужики. Не успели проголосовать, как известный в колхозе старик Иван Максимович Худяков вдруг мрачно пробасил:
— Оно, может, товарищ Бескуров и дельный хозяин, а ничего у него не выйдет. Были и до него хозяева, а толк один.
— Это почему же не выйдет? — строго спросил Сухоруков.
— А потому, что мы сами, того-этого, разучились хозяйствовать, — сердито ответил Максимыч.
Опять поднялся гомон, похожий на возмущение. Но Сухоруков призвал к порядку и объявил, что собрание переходит к текущим делам. Собственно, все текущие дела сводились к одному — к сеноуборке. Выступали члены правления, бригадиры, отдельные колхозники. Выяснилось, что сенокос и особенно силосование развертываются медленно. Хотя Худяков сидел далеко, Бескуров всякий раз различал его иронические реплики и каверзные вопросы. «Занозистый старик, — решил Бескуров. — Видать, его не очень-то здесь любят».
Нелестный отзыв старика о новом председателе несколько смутил Бескурова, но в то же время и подстегнул, возбудил его. «Ладно, поживем — увидим…»
Когда, казалось, все вопросы уже были решены и Сухоруков официально закрыл собрание, Максимыч серьезно, без тени насмешки, сказал:
— Теперь бы протокол-то на стенку прибить, а то разойдутся и забудут, о чем решили.
Кое-кто рассмеялся, а уставший, охрипший Сухоруков только рукой махнул, как бы говоря: «Хватит тебе головы морочить, не маленький».
Было уже за полночь, и просторный зал клуба скоро опустел. Остались Звонков, Сухоруков, бригадир Овчинников, с которым Бескуров был хорошо и давно знаком. Высокий, широкоплечий, но какой-то худой, весь костистый, угловатый, Овчинников с довольной ухмылкой пожал шершавой рукой руку Бескурова, сказал:
— Значит, насовсем к нам, Антон Иванович?
— Как видишь.
— Ну-ну. Что ж, работнем, стало быть. Дело-то знакомое.
Звонков подошел к Бескурову с вежливой улыбкой, тоже протянул руку.
— Поздравляю. Хотя… — он сощурил один глаз, — радоваться особо нечему. Колхоз тяжелый, хлопот не оберешься. Ну, ничего, поможем, с сего дня я в вашем распоряжении.
— Спасибо.
Звонков, подхватив под мышку портфель, ушел. За ним, перешагивая прямо через скамейки, отправился и Овчинников. И тут только Бескуров вспомнил, что ему негде ночевать. В суете и спешке напряженного дня он просто забыл, что отныне придется жить здесь и, следовательно, ему нужна, хотя бы на первое время, какая-то квартира. Бескуров сказал об этом Сухорукову. Иван Иванович, заправляя за ремень пустой левый рукав сатиновой рубахи, виновато пробормотал:
— Да, я и забыл… Можно бы ко мне, только прямо скажу: не понравится. Тесно, ребятишек куча, прислониться будет негде. Тебе же с удобством надо — пописать там, отдохнуть по-человечески. Идея! Сейчас устроим. Пошли.
V
Они вышли на улицу. Было темно от нависших над деревней облаков, накрапывал мелкий нудный дождик, порывами дул ветер. В редких окнах неясно желтели огни. После душного помещения Бескуров сразу озяб и с тоской вспомнил, что Зоя сейчас, наверно, сладко спит в широкой теплой постели и, конечно, не представляет, как ему одиноко и тяжело в этой заснувшей глухой деревне под низким мрачным небом. Куда ведет его Иван Иванович? Как он относится к его избранию? Впрочем, за Ивана Ивановича Антон был спокоен — знал, что тот не будет держать камня за пазухой.
Иван Иванович сам когда-то председательствовал в «Восходе». Потом началась война, пришлось передать дела другому. Вернулся домой ранней весной 1945 года без левой руки, вернулся коммунистом. В первое время занялся похилившимся за войну личным хозяйством, в колхозные дела почти не вмешивался. Иногда заходил к нему председатель, старый, болезненный человек, приносил пол-литра, отводил душу, жаловался на недуги, под конец слезно упрашивал Ивана Ивановича снова принять руководство колхозом. Сухоруков отнекивался:
— Куда мне с одной рукой? Да и отвык я от такого-подобного. Прямо говорю: ничего не выйдет.
Несмотря на ремонт, изба Ивана Ивановича по-прежнему казалась покосившейся. Он, когда ему указывали на это, смеялся: «Так она дольше простоит, а начни выправлять — и вовсе развалится». Изба досталась еще от
