Фундамент - Алексей Филиппович Талвир

— В чем дело? Почему? — разочарованно произнес он.

— Я еду в Казань. Срочно еду в Казань. Ты не можешь представить, что произошло!

— Да ты успокойся, успокойся, я ведь не Пухвир, насильно тебя не увезу.

— Ты его видел? Да, видел? — еще более заволновалась женщина.

— Пухвира? Когда? Да ты что, Харьяс!

— Кирилл, он только что был у меня! Да, да! Ты знаешь, что он сказал? Он сказал, что Сережа жив, и находится в детском доме в Казани. — По лицу Харьяс лились слезы. Она говорила заикаясь, глотая окончания слов. И казалось, вот-вот лишится чувств.

Кирилл подхватил ее под руку, и они поднялись в комнату.

Немного успокоившись, она рассказала, что произошло…

Харьяс и Уга уже легли спать, когда кто-то к ним постучался. Харьяс надела халат, зажгла свет, открыла дверь. И чуть не упала от неожиданности. Перед нею стоял Пухвир Явушкин.

Она узнала его сразу, несмотря на то, что тот сильно изменился, — обрюзг, постарел.

— Что, не узнаешь? — спросил он. — Или растерялась, другого ждала?

— Как ты здесь оказался? Чего тебе от меня надо? — испугалась Харьяс. С этим человеком у нее было связано все самое трагическое.

— Может, разрешишь войти? Не съем же я тебя.

Уга села в постели, натянув до подбородка одеяло. Пусть видит этот человек, что Харьяс не одна, и если что… Харьяс, пятясь спиной, отступила в глубь комнаты.

— Говори же, зачем ты здесь?

— Уж и не знаю, обрадую я тебя или нет… Речь идет о сыне.

— Сережа! Он жив? Ты знаешь, где он? — выкрикнула Харьяс и заметалась по комнате.

— Жив. Но я скажу тебе, где он, только после того, как ты подпишешь вот эту бумажку. — Пухвир протянул ей помятый тетрадный лист.

— Что это? Что тут такое? — Харьяс была так взволнована, что никак не могла понять, что же там написано. Каракули Пухвира, как пьяные, плясали, расползались у нее перед глазами.

— Ты что же, читать не можешь? А мне говорили, что ты в Москве институт кончила, — пьяно глумился Явушкин. — Ты мне еще за это обязана.

— Тебе? Обязана? Чем это?

— Тем, что я тебе не мешал учиться. А ведь мог и запретить, как-никак — жена…

— Да как вы можете так говорить?! — не выдержала Уга. — Разве вы похожи на мужа тети Харьяс? Вы же кончика ногтя ее не стоите!

До Харьяс, наконец, дошел смысл написанного:

«Я даю слово воспитывать своего сына Сергея самостоятельно. Я разошлась с его отцом, Пухвиром Явушкиным, добровольно, поэтому взыскивать с него алименты не буду».

— Какие алименты?! — гнев и негодование душили женщину.

— На днях меня вызывали в Чебоксарскую милицию. Велели забрать его из детдома. У меня таких сыновей — на каждом углу по одному… Вот здесь поставь свою роспись и будем считать, что каждый остался при своих интересах.

Харьяс едва стояла на ногах. Неужели ее страданиям пришел конец и она увидит своего милого мальчика, своего дорогого Сереженьку!

Аккуратно сложив бумажку и сунув ее в карман старого, помятого пиджака, Пухвир с облегчением сообщил:

— Он в казанском детском доме номер два. Числится там Сергеем Харьясовым. В милиции мне сказали, что в его документах указано: дескать, женщина, которая его сдавала, просила так записать. Вроде бы она слышала, что ты его кликала Сережей, а тебя кто-то называл — Харьяс…

— Я еду с тобой, — решительно заявил Кирилл, выслушав Харьяс. — У Сережи должен быть отец. Я люблю тебя, и так же, как ты, буду любить твоего… нашего сына.

Наградой ему был нежный, полный признательности взгляд Харьяс.

— Давай что-нибудь сообразим на ужин и отправимся на станцию, — предложил он.

— Но ведь тебе надо в Палан, — робко заметила Харьяс.

— Успею и в Палан, вот только у меня есть предложение: до появления Сережи перенести твои вещи ко мне, чтобы он думал, что мы всегда жили вместе, что я его родной отец. К чему ребенку еще раз омрачать жизнь?!

Харьяс молчала, как будто и не слышала его.

А Кирилл продолжал:

— До сих пор на свете был один Чигитов, с завтрашнего дня нас станет двое, прибавится Сергей. Мне хотелось бы, чтобы и ты приняла мою фамилию.

Харьяс, не поднимая глаз на Кирилла, прижалась лбом к его груди:

— Ты уверен, что не будешь каяться? Ведь я уже немолодая и… взрослый сын…

Кирилл, осмелев, обнял ее, стал целовать лицо, глаза, волосы.

— Как ты можешь такое даже подумать обо мне? — наконец произнес он, — Ты же знаешь, кроме тебя, мне никто не нужен!

Они чуть не проспали. И теперь спешили, настороженно прислушиваясь, не приближается ли поезд.

Начинало светать. Выпавшая за ночь роса, как перезрелые ягоды, осыпались им на ноги. Где-то в глубине леса, тянувшегося вдоль железнодорожной линии, гневно закричала ночная птица. Послышался ленивый спросонья лай собак. Над головами бесшумно, как привидение, пронеслась летучая мышь. Харьяс испуганно прижалась к Кириллу.

Вдоль перрона торопливо пробежал человек с красным фонарем. Железнодорожный обходчик, постукивая по рельсам молотком на длинной ручке, пошел навстречу поезду.

— Успели, — с облегчением вздохнув, прошептала Харьяс.

— Я же тебе говорил, пока мы вместе, нам всегда будет сопутствовать удача, — уверенно сказал Кирилл и покровительственно улыбнулся.

Освещая себе путь мощным прожектором, поезд приближался к станции.

Кирилл предъявил проводнику два билета, и они с Харьяс поднялись в вагон, заняли купе.

— Ты не знаешь, когда поезд прибывает в Казань? — прошептала Харьяс.

— В шесть тридцать, — ответил Кирилл и, присев рядом с ней, поцеловал ее.

— Боже мой, еще почти четыре часа! — воскликнула она. — Кируш, — она давно его так не называла, — мне кажется, что я не доживу до этого… И вообще… Сразу столько счастья… Говорят, что человек может не только от плохого, но и от хорошего помешаться рассудком или умереть. Знаешь, я боюсь, как бы и со мной чего-нибудь такого не случилось.

— Глупости, какие глупости! Если уж мы с тобой всякие невзгоды выдерживали, счастье, будь уверена, нам во вред не пойдет. Сейчас я закажу тебе постель, ты вздремнешь и все твои страхи развеются.

— Кируш, знаешь, а ведь это все благодаря тебе…

Кирилл непонимающе посмотрел ей в лицо.

— Если бы ты не заболел, я сейчас была бы в Москве. Пухвир, не найдя меня, мог сам взять Сережу из детдома и… что-нибудь с ним сделать… Ведь он ему совсем-совсем не нужен! — Она представила, что еще мог пережить ее несчастный сын, и затряслась от рыданий…

На вокзале, сдав в