Фундамент - Алексей Филиппович Талвир

— Же сюи Жаннет[4], — представилась француженка. Она была явно довольна, что русская женщина, не церемонясь, приняла ее угощение и даже ответила благодарностью на ее родном языке.

— Харь… простите… я хотела сказать… меня зовут Дуся — Же сюи Дуся, — спохватилась Чигитова. Из ее рук чуть не выпала алюминиевая ложка.

— Это есть хорошо — Дуся! — похвалила Жаннет и шепнула ей: — Виват Москва, Гитлер цурюк.

Весть о разгроме немецких войск под Сталинградом быстро облетела всех иностранных рабочих, согнанных на военные заводы Мекленбургской области.

Люди об этом говорили по пути на работу, возвращаясь в лагерь, вечерами собираясь за ужином, когда получали по кружке горячей воды без заварки и сахара.

В одну из секций барака, в котором проживала Чигитова со своими молоденькими подружками, поселили группу людей из Франции. Среди них оказалась уже знакомая Харьяс, француженка Жаннет. Мужчины и женщины жили в разных комнатах, но питались вместе. Им, как и другим иностранцам, разрешалось раз в неделю получать посылки из дома. Видя, как бедствуют русские женщины, эти люди стали делиться с ними продуктами, получаемыми с родины.

Однажды вечером француженка Жаннет разыскала Харьяс в бараке и, чтобы никто не заметил, вручила ей небольшой альбом. Поняв, что нужно быть осторожной, Харьяс торопливо спрятала его под фартук, а когда осталась одна в комнатке, развернула. И тут же захлопнула его, испуганно осматриваясь по сторонам. Но нет, она была одна. Успокоившись, вновь раскрыла альбом: карикатуры, карикатуры, карикатуры, злые, выразительные, мастерски исполненные. На завхоза, выдающего из бункера продукты, на конвоиров и мастеров завода… А этот? Скуластое лицо, заросшее рыжей щетиной, косо поставленные узкие щелки глаз, в зверином оскале желтые, широкие, как лопата, зубы… Где она видела этого страшного человека? При каких обстоятельствах? Почему такой болью и ненавистью наполнилась ее грудь? Она стала перебирать в памяти события последних дней, месяцев, лет… Боже мой, Пухвир Явушкин?! Неужели он?! Ну, конечно, точная копия! Только почему те на нем одежда немецкого солдата? Ах, вот оно что… Уга говорила, что он отправлен в штрафной батальон. Все ясно, оттуда перебежал к немцам, прислуживает им. Ну точно, вот и подпись: «Подлый предатель, фашистский подхалим».

У Харьяс окончательно испортилось настроение: если Явушкин узнает, что она в этом лагере, ей не дождаться окончания войны. Злобный, мстительный, он, конечно же, не простил ей угроз в медсанбате. Он сделает все, чтобы убрать свидетеля его подлого предательства, измены Родине. Надо быть осторожной, не попадаться ему на глаза.

А на последней странице альбома — солдат-геркулес с красным знаменем в руках, со звездой на шапке-ушанке. У его ног — поверженные немецкие солдаты. В перспективе — московский Кремль, с развевающимся над ним алым полотнищем флага…

У Харьяс по щекам потекли слезы радости. Как хорошо, как здорово, что они, советские, даже здесь, в логове врага, не одиноки. Их беды разделяют народы многих стран! Они тоже ждут поражения фашистов, верят в победу великого советского народа.

Чигитова воспряла духом: придет, не может не прийти этот великий, счастливый, исторический день, день победы!

Но время шло медленно. Каждый час казался страшно длинным. Работа в пользу врага испепеляла душу и тело. Но что они, безоружные, бесправные, в тылу врага, окруженные высоким забором из колючей проволоки, могли изменить?!

Единственным выходом из этого унизительного положения представлялся побег. Только как его осуществить? Все они находятся под тщательным наблюдением. По одежде каждый тотчас поймет, кто они и откуда. Не имея никаких запасов продуктов, убежавший вскоре свалится от голода.

И все же Харьяс, Аня, Шура и Варя не отказывались от мысли о побеге. Они даже договорились откладывать от своих скудных пайков по кусочку хлеба.

Однажды в комнату вбежала Аня.

— В восьмом бараке умирает девушка, — взволнованно сообщила она, обращаясь к Харьяс. — Сказали об этом немцам, просили прислать медика. Прошло несколько часов, но никто к ней так и не пришел. Пойдем, Дуся, может, ты определишь, что с ней, какое лекарство нужно дать.

Никто не знал, какое отношение к медицине имела Харьяс, но как-то уж повелось, что она давала те или иные советы больным, и к ней стали обращаться, как к медичке.

Чигитова рада была хоть чем-то быть полезной своим людям и не отказывалась сходить к заболевшему, если даже ее будили после изнурительного трудового дня среди ночи.

У девушки из восьмого барака, несомненно, была высокая температура. Больная жаловалась на сильную слабость, головную боль, кашель. Она чувствовала недомогание уже несколько дней, обращалась к мастеру, но тот не освободил ее от работы. Сегодня ей стало совсем плохо, а работала на сквозняке — вывозила на тачке металлическую стружку из цеха. К вечеру девушка едва держалась на ногах, но с завода до лагеря должна была идти, как всегда, пешком.

Харьяс высказала предположение, что у нее воспаление легких или грипп. И в том и другом случае нужен покой, постельный режим, хорошее питание. Уточнить же диагноз должен врач, но где его взять? Да и медикаменты… Харьяс пошла в комендатуру. Но в аптечке лагеря, кроме настойки йода и пургена, ничего не оказалось. Чтобы купить аспирин, сульфидин, нужны были деньги. Аня побежала в барак к Варе, Шуре, рассказала им об этом. Решили обратиться к французским друзьям. Жаннет, чуткая, сердобольная женщина, шепнула девушкам:

— Нужно обратиться к Жаку Кутюрье, — он врач.

— Тот, который работает землекопом?

— Уи, уи[5], — закивала головой Жаннет. — Бьен доктор![6]

Жака Кутюрье вскоре разыскали. Он побежал в свою комнату, порылся в чемоданчике, взял оттуда все необходимое — фонендоскоп, градусник, оставшиеся пакетики с таблетками.

У больной оказалось двустороннее воспаление легких.

Могли помочь лишь антибиотики: организм ослаблен, болезнь запущена. Антибиотиков у Кутюрье не было. Договорились с комендантом — они соберут деньги, сходят в аптеку, купят нужные медикаменты.

— Жак, можно я с вами схожу в аптеку? — попросилась Шура.

— Уи, уи, о, да! — воскликнул француз. — Я буду сказать комендант, ви есть со мной.

Харьяс, Аня и Варя понимающе переглянулись. Шура, выходя из комнаты, многозначительно подмигнула подругам: «лучшего случая не предоставится — на улице вечереет, за ночь можно уйти далеко…»

— Ни пуха ни пера, — шепнула Харьяс. — Девчата, сухари…

Все кинулись к своим постелям, разворошили их. Догнав Шуру, Аня сунула в карманы ее пиджака все скопленное богатство — несколько черствых кусочков хлеба.

Через полчаса вернулся Кутюрье. У него был опечаленный вид. Он шепнул Харьяс:

— Когда я возвращался, меня задержали, спросили: где девочка, которая была с тобой? Я