Фундамент - Алексей Филиппович Талвир

— Водки у меня нет, — ответил он. — Сколько стоит литр? Пусть сами купят.

Шофер почесал за ухом:

— Товарищ майор, за литр нужно выложить рубликов восемьсот.

Леонид Васильевич вынул бумажник, молча отсчитал нужную сумму.

Вскоре полуось была заменена. На рассвете командир танкового батальона майор Иревли был уже в расположении своей части.

15

Распорядок в трудовом лагере Ростока был железным: в пять — подъем и тут же физзарядка. На улице, в любую погоду. В пять тридцать — завтрак. Выдавали всю дневную порцию хлеба и стакан кипятка или мутной жидкости, называемой кофе. Порция хлеба была настолько мизерной, что люди, отощавшие, изнуренные тяжелым трудом, съедали ее сразу же.

По распоряжению коменданта граждане Советского Союза должны были носить специальные бляхи на ремнях или на груди. Люди с таким знаком не имели права ни садиться в трамвай, чтобы добраться до работы, ни появляться без конвоя на улицах.

Ровно в шесть утра на асфальтированной площадке перед блоком номер шестнадцать появлялись конвоиры с собаками. К этому времени сюда должны были собраться все узники лагеря.

Раздавалась команда построиться. Становились по шесть человек в ряд. Справа, слева, сзади колонны занимали места конвоиры с овчарками. Впереди — солдат с автоматом. Раскрывались ворота, колонна из семисот работниц поворачивала направо, в сторону Ростока. Идти надо было около двух километров.

А вот и широкая магистральная улица города, ближайшая трамвайная остановка. Отсюда трамваи идут до авиазавода, расположенного на другом конце города. Старший конвоир, видя, что люди уже утомились, начинал подгонять их. Мальчишки швыряли в колонну камни, немцы, стоявшие на остановке в ожидании трамвая, смотрели на конвоируемых русских девушек с ненавистью.

У многих из них на восточном фронте были близкие — сын, брат, отец, шурин, они воевали с родственниками, земляками, соотечественниками этих девчат.

Вскоре в Ростоке появились французы, голландцы, бельгийцы, югославы, венгры, итальянцы. Среди них было много мужчин. Их вывезли сюда из оккупированных государств для работ на заводах, выпускающих военную продукцию. Эти иностранцы, как и русские, жили в трудовых лагерях. Но их не конвоировали к месту работы. Они имели право группами и в одиночку ходить по тротуарам, пользоваться городским транспортом.

Когда немцы свыклись с многонациональным, разноязычным пополнением города, в их глазах, обращенных в сторону русских пленниц, заметно поубавилось злобного любопытства и недоброжелательства. Даже конвоиры и собаководы теперь брели за ними без прежней бдительности и настороженности. Однако советским гражданам по-прежнему не разрешалось садиться в трамвай, появляться на улицах города.

Смоленские девчата, как и в первые дни, держались друг друга. Рядом с Харьяс, низко опустив голову, шли Шура, Варя и Аня.

— Я, кажется, видела ту овчарку, Клару, — как-то шепнула Шура и, поскользнувшись, почти повисла на руках своих подруг.

Шагать по проезжей части улицы трудно. Мостовые вымощены гладким выпуклым камнем. Ноги в эрзац-ботинках с обледенелыми, деревянными подошвами скользят по ним, разъезжаются в разные стороны. Пока дойдешь до завода, мышцы ног и всего тела устают от напряжения, как после тяжелого трудового дня.

— Неужели? Когда? Где? — заинтересованно стали расспрашивать подруги.

— Несколько дней назад в окне трамвая. Она была с кондукторской сумкой. Наверное, работает кондуктором.

— Ничего удивительного, — сказала Аня. — Она же хвалилась, что найдет общий язык с немцами.

— Нам с ней лучше бы не встречаться, — заметила Шура. — Еще донесет о том, что мы пытались убежать. Или вспомнит, как мы ее в поезде обзывали.

— Я уверена, что ее все так обзывают, а то и еще похлеще, — отозвалась Харьяс. — Она к этому привыкла и едва ли помнит нас. Да и где мы с ней можем встретиться? В трамвае не ездим…

И все же им пришлось столкнуться. Однажды после особенно тяжелого трудового дня Варя почувствовала себя так плохо, что не смогла пешком возвратиться в лагерь. Шура, Харьяс и Аня обратились к конвоиру с просьбой позволить им доехать с больной подругой до городской окраины на трамвае. Охранники, переговорив между собой, неохотно разрешили, но при условии — сопровождать больную будет лишь одна из них. Выбор пал на Шуру.

Девушки прикрыли свои бляхи и пошли к ближайшей трамвайной остановке.

Здесь уже толпились люди, также отработавшие на заводе, — немцы, французы, венгры, поляки…

На Шуру и Варю никто не обратил внимания, мало ли здесь таких же, как они, — уставших, поблекших, бесцветно одетых женщин.

А вот и трамвай… Распахнулись двери, рабочие кинулись в вагон. Последними поднялись на ступеньки Шура и Варя. И вдруг знакомый голос:

— Эй, а вы куда лезете, русские свиньи! А ну давайте обратно, а то я вас так ссажу, костей своих не соберете!

Шура и Варя обомлели: через вагон к ним, злобно ругаясь, пробиралась Клара. Через плечо у нее висела кондукторская сумка.

— Ну чего кричишь! — попыталась унять кондуктора Шура. — Нам разрешили. Вот девушка заболела, пешком идти не может. Не умирать же ей среди дороги.

Но Клара уже сталкивала их с подножки. Шура спрыгнула на тротуар, помогла спуститься Варе, сказала:

— Черт с ней, с овчаркой, подождем следующего.

Трамвай тронулся, набирая скорость.

Клара, далеко высунув голову из раскрытого окна, злобно заорала:

— Паскуды, еще оскорблять! Я узнала вас, узнала! Опять драпать собирались! Вот остановлю сейчас вагон, сообщу куда следует!..

И вдруг… Шура и Варя вскрикнули, прикрыли глаза руками: взлохмаченная голова Клары на полной скорости трамвая стукнулась об опорный столб, безжизненно свесилась из окна. На мостовую, дымясь, хлынул рубиновый ручеек…

Уже много месяцев девушки, насильственно вывезенные из Советского Союза, работали на авиационном заводе Ростока. Их заставляли выполнять самую грязную, тяжелую работу. Вот и сегодня Харьяс, Шуре, Варе и Ане было приказано на тачках вывозить из цехов железную стружку и мусор. К станкам русские не допускались — не внушали доверия. К другим иностранным рабочим здесь относились куда более человечно.

На обед сегодня всем русским женщинам опять дали только по черпаку бурды из мороженой свеклы и гнилой брюквы. Хлеб, как всегда, был съеден еще утром. Харьяс, поморщившись от неприятного запаха, исходившего от супа, залпом выпила его — и направилась к выходу. И тут услышала:

— Ком! Ком!

Харьяс оглянулась. Француженка средних лет, энергично жестикулируя, подзывала ее к себе.

Мгновение поколебавшись, Харьяс подошла к ее столику. Та указала на стул, приглашая сесть, положила перед ней две галеты из настоящей ржаной муки, пододвинула свою тарелку супа.

— Битте! — опять по-немецки сказала она и дружески улыбнулась.

— Мерси! — поблагодарила Харьяс. В студенческие годы она изучала французский. Впрочем, теперь по-немецки она лучше понимала