Глубокая печаль - Син Кёнсук

Сэ вообще ничего не спрашивал о беде, случившейся с Хваён. Он делал вид, будто не замечает, что собачка в ветлечебнице и что Ынсо часто ходит к ней. Даже когда Ынсо принесла ее домой и спустила с рук на пол, Сэ с холодным равнодушием посмотрел на Хваён, ковыляющую на трех лапках.

Поскольку, по словам бывшего хозяина, собака не могла проглотить лекарство в порошке, Ынсо приходилось разбавлять порошок водой, запрокидывать собаке голову и осторожно поить, стараясь не попасть в дыхательные пути.

После этого случая Сэ часто стал приходить домой пьяненьким. Он никак не реагировал на то, о чем говорила Ынсо: на работе в последнее время произошли изменения, она хочет немного отдохнуть и даже оставила одну из передач.

Одно безразличное: «Ну и что?» – только и могла прочитать Ынсо в этом взгляде.

Придя на работу, девушка оставила на столе продюсера Пака сценарии на ближайшие три дня и записку, что сожалеет, что не смогла с ним встретиться лично, и уходит домой, но в случае чего он может всегда позвонить ей. Но когда выходила из кабинета, столкнулась с ним прямо нос к носу. Он, взглянув на сценарии и записку на столе, поинтересовался, надо ли ей прямо сейчас срочно идти домой. Ынсо ответила, что нет. Тогда Пак сказал, что в холле ждет диктор, и попросил прийти к нему первой, а он подойдет попозже.

После кадровых перестановок на телерадиостанции в дневной музыкальной передаче остался только один сценарист – Ынсо. Поменяли всех продюсеров и ведущих. Продюсера Пака поставили на дневную программу вместо ночной, должности внештатных дикторов заменили штатными, также заменили всех женщин мужчинами. Именно в такой напряженной атмосфере, когда новый коллектив еще не сработался, Ынсо пришлось писать и сдавать свои сценарии.

О том, что Сэ ежедневно проверял, что она делала, узнала гораздо позже. Однажды, съездив в командировку и сдав сценарии на десять дней вперед, она сказала ему:

– Теперь я могу немного отдохнуть от телевидения.

Сэ ответил:

– Это же замечательно! Значит, теперь тебе необязательно ходить на работу каждый день. Сценарии можно писать и дома, а на работе появляться раз в три дня.

На это Ынсо ответила:

– Да, можно и так сделать.

С какого-то момента вдруг повелось, что на вопросы сильно изменившегося Сэ вместо нападения: «О чем ты говоришь?» или «Не может быть и речи!» – она стала соглашаться: «Можно» или «Так и быть».

Именно с того времени Сэ и начал часто звонить домой с улицы. Сначала он спрашивал, чем она занята, и Ынсо отвечала, что стирает или читает, или же купает Хваён. Затем участились странные случаи: когда звонил телефон, Ынсо поднимала трубку и, как только произносила «алло», связь тут же прерывалась. Вначале девушке и в голову не приходило, что это Сэ. Ынсо искренне недоумевала, но со временем как-то интуитивно почувствовала, что так делает не кто иной, как Сэ. Поняла, что он просто проверял, дома она или нет.

В день, когда Ынсо надо было ехать на работу, Сэ всегда спрашивал одно и то же: когда она уйдет с работы, в какое время вернется домой. Если говорила, что в три часа будет дома, то ровно в три часа пять минут звонил ей. Но если сообщала, что в четыре часа, то он переспрашивал: «Ты же можешь и в три приехать?» Чтобы не осложнять отношения, девушка отвечала: «Да, конечно».

Поэтому если заходила в архив просмотреть и взять с собой нужный материал и встречалась там с Ю Хэран, то на предложение вместе выпить чашку чая ничего не оставалось, как отвечать: «Как-нибудь в следующий раз».

Ынсо спустилась в холл, размышляя над тем, что продюсер наверняка будет просить остаться еще на некоторое время на телевидении, хотя бы до тех пор, пока новая команда не сработается, а также поприсутствовать на записи в студии. В холле ждал диктор, еще издали он помахал рукой, а когда девушка подошла, неожиданно сказал:

– Не успели встретиться, как уже расстаемся.

«Что бы это значило?» – Ынсо вопросительно посмотрела на диктора, который отпивал кофе из бумажного стаканчика, и спросила:

– Вы куда-то уходите?

– Да, ухожу. Но куда, я пока еще не знаю.

– Что?!

– Я подал заявление об уходе.

– Заявление об уходе?! – переспросила Ынсо.

Тут к ним присоединился продюсер Пак, держа в руках еще два стаканчика кофе. Протянул один удивленной Ынсо, грузно опустился на соседний стул, чуть не расплескав свой кофе.

– Черт возьми! В чем дело? – снова спросил он диктора, пытаясь докопаться до истины, но тот рассмеялся, как бы извиняясь. – Говоришь, что подал заявление об уходе?

Продюсер Пак и диктор хорошо знали друг друга с давних лет, но оказалось, что Пак ничего не знал о решении диктора, поэтому так недовольно и расспрашивал сейчас, а тот, в свою очередь, только виновато улыбался.

Ынсо в растерянности наблюдала за ничего не понимающим продюсером и глупо смеющимся диктором.

– Извините. Я тоже не ожидал, что так быстро приму это решение, – наконец заговорил диктор.

– Ты все больше и больше говоришь загадками, – ответил продюсер.

– Так уж получилось. Я знал, что работа диктора мне не подходит. В своей жизни каждый раз, когда приходилось принимать важные решения, никогда не настаивал на своем мнении. В детстве слушался брата, который был старше меня на три года, в юности исполнял указания мамы, а университет и работу выбрал по предложению папы. Просто отец сам мечтал стать диктором, но, к несчастью, должен был отказаться от своей мечты из-за того, что его язык оказался немного коротковат и поэтому произношение было не совсем четким. Сначала отец хотел, чтобы старший брат стал диктором, но брат вместо факультета телерадиожурналистики выбрал факультет астрометеорологии, но на этом не закончилось. Мама до слез умоляла брата не ходить зимой в горы, но однажды брат ушел и пропал там… Пропал навсегда – ушел в небеса.

Продюсер Пак грубо оборвал такой подробный рассказ диктора:

– Кто сейчас просит тебя рассказывать о твоих семейных делах? Говори лучше, с чего вдруг так неожиданно подал заявление об уходе?! И без того всем трудно, только начали привыкать к нововведениям. А ты тут со своим увольнением! Что это, в конце концов, значит?!

– Ну, как раз сейчас и хотел все объяснить! – сказал диктор и