Дни убывающего света - Ойген Руге

— Сжигаю твои фотографии, — пояснил Александр.

— Да, — сказал Курт.

— Послушай, отец, я уеду. Понимаешь? Я уеду и не знаю, на сколько. Понимаешь?

— Да, — сказал Курт.

— Поэтому я всё это сжигаю. Чтобы никто не нашел.

Казалось, что Курт не считает это чем-то необычным. Он присел рядом с Александром на корточки, заглянул внутрь. Огонь разгорелся, и Александр начал по одной закидывать игральные карты. Затем фотографии, журналы… Видео, подумал он, выкину после в мусорный контейнер, но снимки нужно сжечь. Только вот, где же коробка?

Он взглянул вверх — Курт держал коробку в руках. Протянул ему ее.

— И? Что мне с ней делать? — спросил Александр.

— Да, — сказал Курт.

— Ты помнишь, что это? — спросил Александр.

Курт напряженно размышлял, тер виски, как раньше, когда подбирал слова. Как будто трение могло запустить электрическую энергию в его мозгу, последний импульс.

Тут он неожиданно произнес:

— Ирина.

Александр посмотрел на Курта, посмотрел ему в глаза. У него были голубые глаза. Светло-голубые. И молодые. Слишком молодые для такого состарившегося лица.

Он забрал коробку, вытряс все снимки. Бросал их, горстями, в огонь. Они горели бесшумно и быстро.

Он одел Курта, причесал его, побрил быстренько те места, где сиделка оставила щетину. После этого приготовил кофе (для Курта, в кофе-машине). Не спросил даже, хочет ли Курт кофе. Потом по плану была прогулка, Курт подбежал к двери, как собака, которая знает правила и требует своего.

Они пошли по маршруту Курта — на почту, как это раньше называлось, хотя путь на почту уже давно был лишь малой частью ежедневного маршрута Курта; но тем не менее Курт всегда оповещал о своей прогулке словами «я пройдусь до почты», и когда уже ему давно нечего было относить на почту, он продолжал туда ходить, но если бы не эта педантичность Курта, у него не было бы двадцати семи тысяч марок в сейфе. Поскольку какое-то время Курт еще помнил свой код и был в состоянии снимать деньги через банкомат, и поскольку больше на почте ему нечего было делать, то он снимал деньги. Всегда тысячами. Однажды у него в бумажнике было восемь тысяч марок. Александр забрал эти деньги и положил в сейф. Поэтому он был единственным, кто знал о деньгах.

Они шли по Фуксбау, мимо соседских домов, чьих обитателей Александр когда-то знал лично — здесь жил Хорст Мэлих, который всю жизнь считал Вильгельма крупным советским шпионом и до конца поддерживал теорию о его убийстве; вон там был дом Бунке из Штази, который после объединения еще пару лет выращивал в огороде овощи и всё время приветливо здоровался через забор, прежде чем беззвучно исчез; там жил учитель физкультуры Шрётер; там жил врач из Западной Германии; а там, в самом конце, был дом дедушки и бабушки. Он уже был «возвращен прежним владельцам». Теперь в нем обитали внуки бывшего хозяина, нациста средней руки, который сколотил состояние на производстве стереотруб для вермахта. Наследники дом отремонтировали и покрасили заново. Великолепную террасу, которая обрушилась из-за того, что Вильгельм сделал неправильные расчеты при бетонировании, снова восстановили. И зимний сад с новыми, разнообразно украшенными окнами, показался таким чужим, что Александру с трудом верилось, что он и правда сидел там с бабушкой Шарлоттой, слушая ее мексиканские истории.

Потом они свернули на Штайнвег, Курт шел пыхтя, подавшись вперед, но не отставал. Здесь, на гладком асфальте они раньше катались на роликах и рисовали мелом. Вон там был мясник, у которого Ирина не глядя покупала пакетики, заранее заполненные в подсобке. Вон там «Народный книжный магазин», теперь бюро путешествий. А вон там «Консум», с ударением на первом слоге (и правда ничего общего с консумированием не имевший), где давным-давно — Александр только что вспомнил — по талонам продавали молоко.

А вот и почта.

— Почта, — сказал Александр.

— Да, — сказал Курт.

Больше они ничего не говорили.

Поднялись на холм к старой водонапорной башне. Отсюда открывался прекрасный вид на Хафель. Они сели на скамью и долго смотрели в наливающееся красным небо.

[глава II]

1952

Под Новый год они провели несколько дней на побережье Тихого океана. На грузовичке, перевозившем кофейные зерна, их доставили из небольшого аэропорта в Пуэрто-Анхель. Кто-то из знакомых посоветовал это место: романтическая деревушка, живописная бухта со скалами и рыбачьими лодками. Бухта и вправду была живописной. Если не смотреть на бетонированную погрузочную платформу, где разгружали кофе. Деревня: двадцать-двадцать пять домиков, сонное почтовое отделение и киоск с алкоголем.

Единственное жилье, которое здесь можно было снять, это хоть и крошечная, но всё же отделанная кирпичом халупка, которую владелица с испанскими корнями называла «бунгало». В ней стояла металлическая кровать под москитной сеткой, именуемой владелицей «балдахином». По бокам — две тумбочки. На гвоздях, тут и сям вбитых в косяки, висели плечики для одежды. Перед «бунгало» была крытая терраса, на ней два расшатанных лежака и стол.

— Ах, как прекрасно! — воскликнула Шарлотта.

Она не обратила внимания на летучих мышей, висевших на выступе крыши над головой, прямо в центре комнаты — там, где, по местному обыкновению, между стеной и крышей зияла щель шириной в ладонь. Она не заметила пегую свинью, которая бродила по саду и подрывала землю вокруг каморки, которую владелица именовала ванной.

— Ах, как прекрасно! — воскликнула она. — Здесь-то мы и отдохнем.

Вильгельм кивнул и устало опустился на лежак. Брючины задрались и слегка обнажили его сухие бледные икры. И без того тощий, он за последние недели похудел на пять килограмм. Его угловатое тело выглядело как лежак, на котором он сидел.

— Мы выберемся в окрестности, — пообещала Шарлотта.

Но выяснилось, что никаких окрестностей нет. Один раз они добрались на грузовичке до соседней Почутлы и забрели в китайский магазинчик с колониальными товарами. Вильгельм побродил по забитой товарами лавочке и остановился перед большой полированной ракушкой.

— Двадцать пять песо, — сказал китаец.

Дороговато.

— Ты же хотел такую, — напомнила Шарлотта.

Вильгельм пожал плечами.

— Покупаем, — решила Шарлотта.

И оплатила, не торгуясь.

В другой раз они пешком дошли до Масунте. Пляж был похожим, с той только разницей, что в Масунте он был покрыт темными пятнами. Вскоре они узнали и причину их происхождения: увидели, как рыбаки живьем выковыривали из панцирей гигантских черепах.

В Масунте они больше не ходили. И никогда больше не ели