Птичий отель - Джойс Мэйнард
– Не бойся, – повторял Даниэль. – Я никуда не денусь.
Но только он все равно делся, пусть даже не по своей воле. Сегодня он был рядом, а уже завтра – нет.
А ведь я уже почти поборола страх, научилась плавать по-лягушачьи, но в тот же самый день он уехал. После этого мною занималась бабушка. Летом по субботам она водила меня в бассейн во Флашинге[156]. Помню надувные нарукавники и бабушку со вздутыми венами на ногах и в дурацкой розовой резиновой шапочке, обклеенной цветами.
В средних и старших классах все думали, что я умею плавать. Но я не умела, и уже было поздно учиться. В художественной школе одна девочка из семинара по гравюре позвала нас на выходные в свой загородный дом, пока ее родители уехали. Мы тогда все обкурились, без конца крутили альбом Jefferson Airplane[157], а потом все, кроме меня, разделись догола и прыгнули в бассейн. Народ решил, что я просто постеснялась.
Никто так не старался научить меня плавать, как Ленни. Как-то в выходные мы отправились в гостиницу в Калистоге[158], где был бассейн с подогревом.
– Под конец занятий ты уже будешь как рыба, – пообещал он. И хотя рыбой я не стала, рядом с ним, как и с Даниэлем, я чувствовала себя в воде спокойно. В первый день занятий я держалась за нудл, а на второй день Ленни сказал:
– Убери его. Он тебе больше не понадобится.
– Я всегда буду рядом, – говорил он.
Он не виноват – но и его не стало.
Потом я потеряла мужа и сына, а через полгода судьба занесла меня к Лаго Ла Пас. Вот уже семь лет как я спускаюсь к воде с чашкой кофе, наблюдаю за цаплями, смотрю на рыбаков – как они сидят в утлых лодочках, время от времени приподнимаясь, чтобы вытащить попавшихся в сети крабов. Здесь же я провожаю своих гостей, когда они отчаливают от пристани. Но ни разу за все это время я не заходила в воду.
А потом во мне словно что-то перещелкнуло. Не знаю, как так случилось, но однажды, вернувшись из деревни в «Йорону», я спустилась по ступенькам. Над озером зависло заходящее солнце, на воду спланировал пеликан, вознамерившийся полакомиться на ужин рыбой. И в этот самый момент я поняла, что пора преодолеть старые страхи. То ли это было сродни крещению, то ли мне просто захотелось охладиться, не знаю, – но я вошла в воду.
В это же самое время к нашей пристани причалил Паблито – он привез для нас улов, как делал это по обыкновению три раза в неделю. В одной руке он держал свисавшую с лески пятифунтовую тилапию, а в другой рыбу поменьше – черного окуня.
Из всех местных, у которых я покупала продукты, больше всего мне полюбился именно Паблито. Мы могли перекинуться лишь парой слов, но я всегда ждала, когда он приплывет с рыбой. Пришвартовав лодку, Паблито понес улов на кухню, где мы немного побеседовали, а затем он занялся делом.
Он разделывал загарпуненную рыбу с хирургической точностью, разрезая ее вдоль хребта, открывая словно книгу, а затем ловкими движениями отделяя мякоть от костей. Затем, проведя ножом по серебристой чешуе, он ополоснул половинки под краном и снова сложил их вместе.
Как правило, проделывая все эти манипуляции, он сопровождал их рассказом, где именно, в какой части озера и на какой глубине поймал эту рыбу. От Марии я знала, что подводная охота с гарпуном – искусство, доступное лишь лос ансианос[159], — была довольно опасным занятием. Можно запутаться в чужих сетях, застрять между камней или же, борясь с рыбой, потерять счет времени и забыть, что в легких осталось мало воздуха и ты не успеешь выплыть на поверхность. Потому что, если оставаться под водой дольше положенного, ты теряешь сознание и уже никогда не вернешься домой.
Мария призналась, что Элмер тоже мечтал стать гарпунщиком, но вместе с Луисом она уговорила сына найти какую-нибудь другую работу. Прекрасно, когда ты владеешь гарпуном, но стоит замешкаться, совершить ошибку, – и сердце матери навсегда останется безутешным.
Паблито же не ошибался никогда. В деревне он считался лучшим рыбаком. Он знал каждый метр под водой и где какая рыба обитает. Он нырял глубже всех, мог оставаться под водой дольше всех, вытаскивая самую крупную рыбу. Он уже не был юн, где-то лет под сорок, но, когда выныривал из воды, его легко можно было принять за мальчишку. Худой, широкоплечий, с узкими бедрами, он был крепок в ногах, но сильнее всего были его руки. Он улыбался по малейшему поводу, но особенно – когда выкладывал передо мной свежезагарпуненную рыбину.
В тот день он просто сиял.
Паблито прислонил гарпун к разделочному столику: на острие, которым он совсем недавно пронзил брюхо добычи, все еще блестела яркая капля крови.
– Давно хотела вас попросить, – сказала я, вкладывая в его ладонь деньги. – Вы не научите меня плавать?
63. Когда твой друг – манипулятор
– Глядишь, так наша подруга скоро доплывет до Ла-Манша, – сказал Гас, когда я объявила, что Паблито учит меня плавать.
Как обычно, по пятницам я ужинала в компании Гаса, Доры и их детей, Луки и Джейд. Еда была здоровая, веганская, ну а потом мы смотрели в записи по большому телевизору сегодняшний футбольный матч. Он уже давно закончился, но Гас никогда не проверял счет.
– Иначе все удовольствие насмарку, – объяснял он. – Вот когда Дора ходила беременная, я тоже не хотел знать, будет мальчик или девочка. – Саспенс, знаете ли. Иначе жить станет неинтересной.
Мы с Дорой никогда не обсуждали свое отношение к футболу, но в этом у нас точно было полное взаимопонимание. Ведь это увлечение Гаса, а не мое, или Доры, или даже девятилетнего Луки, хоть он и надевал перед просмотром футболку «Блэкберн Роверс». Что до шестилетней Джейд, та предпочитала играть в куклы.
У Доры не было выхода, кроме как смотреть игру: она же замужем за фанатом «Блэкберн Роверс». Ладно она, но зачем я прихожу сюда каждую пятницу и участвую в этом дурацком ритуале? Футбол я не любила. Но любила Гаса с Дорой.
