Глубокая печаль - Син Кёнсук

Ынсо припарковала машину перед воротами школы, где работал Сэ, подошла к воротам, держа в руках обед. Главные ворота были закрыты, открытой осталась только маленькая боковая дверь. Сидевший без дела старый вахтер узнал Ынсо, встал и кивнул ей, улыбнувшись:

– Подождите, пожалуйста. Я позвоню.

Она поздоровалась и осталась ждать. Дозвонившись до Сэ, вахтер громко закричал:

– Господин Ли! К вам пришла жена. Спуститесь, пожалуйста. – Он положил трубку и с улыбкой обратился к Ынсо: – Подождите немного. Правда же, господин Ли хорош? Учитывая, как он усердно работает в школе, сразу становится ясно, какой он дома. Так или иначе, вам надо внимательнее следить за ним. Тут, знаете ли, столько школьниц, которым он нравится… А! Вот и он сам!

Сэ вышел с извилистой дорожки к цветочному газону, где стояла скульптура школьницы с прической каре.

Ынсо поклонилась пожилому вахтеру и пошла навстречу. Сэ взял у нее из рук салатницу с обедом.

– Я ж тебе говорил, что не надо. Зачем ты? – как бы ворча, сказал Сэ и засмеялся.

– Почему ты не разбудил меня утром? Ты тихо уходишь на работу, а я что? Мне же тоже что-то надо делать…

– А ты знаешь, сколько было времени, когда ты легла спать?

– М-м, нет.

– Четыре часа! Ты легла в четыре! Разве я могу в таком случае будить тебя?

– Извини.

– Да ничего… Ты же работаешь. За это не надо извиняться, но…

Сэ прервался на полуслове и засмеялся. Ынсо уже выучила наизусть, что мог бы сказать Сэ. Вот сейчас, например, он скажет:

– Испортишь свое здоровье. Зачем тебе столько работать? Не то чтобы я хочу, чтобы ты не работала, но все же… Нельзя ли чуть меньше работать?

Сэ не сказал: «Меньше работай!», а сказал:

– Нельзя ли чуть меньше работать?

Ынсо, не зная, что ответить на вопрос, который Сэ уже не раз задавал ей, невнятно пробормотала:

– Еще не время… – сказав, тут же переспросила саму себя: «Время? Какое еще время?»

– Ты бы хоть завтракал перед работой… А то так, на голодный желудок… Даже к молоку не прикоснулся…

– Не стоит заботиться о моей еде. Мне хватает того, что каждое утро я вижу тебя рядом с собой, этого достаточно, чтобы не ощущать голода.

Они сели на скамью около скульптуры школьницы, они частенько присаживались здесь, когда Ынсо приносила обед на работу Сэ.

Она посмотрела на Сэ, и в глаза бросилась небритая щетина. «Побрился бы», – хотела сказать она, но сказала совсем не то:

– Не хочешь ли ты оставить школу и снова начать рисовать?

Молчание.

– А?

– Я… – Сэ опять остановился на полуслове.

– Что «я»?

– Я не верю…

«Не верю?» В груди Ынсо что-то оборвалось, она сконфузилась. Заметив эту перемену, Сэ загрустил: «Странно, но она стала все воспринимать в свой адрес, даже когда говорят вовсе не про нее».

– Я хотел сказать, что не верю в самого себя. Мне страшно. В школе интересно. Здесь все получается – от детей я сам учусь. Они еще такие маленькие, но в них столько желаний, что мне становится завидно. А я, даже если у меня появляются какие-то желания, я так легко их теряю…

Из какого-то класса до их слуха донесся громкий смех. Ынсо с грустью вспомнила свои школьные годы. Она повернула голову в ту сторону, откуда доносился смех, и вскользь заметила на ботинках Сэ толстый слой пыли.

– Завтра я побрею тебя и почищу твои ботинки.

– Побреешь?

– А что?

Сэ засмеялся вместо ответа.

– А что? Это же не как раньше брились опасной бритвой. Сейчас побриться пара пустяков. Что, не хочешь?

– Да нет… Просто удивился, с чего это ты так внезапно захотела меня побрить да еще и почистить ботинки.

– Да ты посмотри на себя… Любой человек, глядя на твою колючую щетину, захотел бы тебя побрить. А ботинки-то?! Ты только посмотри!

– Вот видишь, ты совсем не уделяешь мне времени.

Внезапно Ынсо вспомнила закрытую на ключ мастерскую Сэ; она уже давно не слышала от Сэ, чтобы он ходил в мастерскую, приходилось только предполагать, что он просто не говорит об этом и ходит туда один.

– Сегодня мы записываем передачу «Как живет этот человек», над которой работали целый месяц. Мне только надо продублировать ее, и все, больше работы не будет. Вчера ночью я заканчивала сценарий, вот и просидела допоздна. Поэтому до следующей передачи у меня будет много свободного времени. Смогу навести порядок и в твоей мастерской.

На противоположную сторону стадиона вошла группа школьниц, распевая песню: «Там, где плывут облака… Там в далекой дали…» Ынсо подхватила: «Течет моя душа…» – а Сэ принялся отбивать ритм по коробке с обедом.

Школьницы заметили их и зашушукались: «Учитель». Под ревнивыми взглядами школьниц, смотрящих на них исподлобья, Ынсо почувствовала себя неуютно и поднялась со скамьи:

– Я пойду.

Но Сэ схватил ее за запястье:

– Ынсо!

В прямом взгляде Ынсо он прочитал:

«Что?»

И он также молча ответил:

«Ничего».

– Что ты хотел сказать? – спросила Ынсо.

Сэ, не отвечая, смотрел на цветочные клумбы с желтыми подсолнухами, которые росли вокруг них.

– Мне тоже надо идти, – только и произнес Сэ. Он выпустил руку Ынсо, встал и пошел в сторону школьных ворот, обгоняя ее. Вдруг, будто в никуда, он пробормотал:

– Не могла бы ты меньше трудиться? Может, тебе работать только на телевидении? Или как раньше – только на радио? А?

Молчание.

Ынсо не ответила, и он, помешкав, улыбнулся:

– Просто я вижу, что тебе тяжело.

Сэ подавил смущение и носком ботинка поддал подвернувшийся под ноги камушек. С одной стороны, он видел, что Ынсо на самом деле тяжело, и хотел, чтобы она меньше работала, а с другой – Сэ понимал ее: погружаясь в работу с головой, чувствуешь себя лучше. Но легче от этого ему не становилось.

Что же тревожило Ынсо? Она только с виду казалась спокойной – будто бы вся в работе, но в ее глазах мелькало беспокойство.

– Мне это интересно.

– Ну, тогда ладно, – ответил на это Сэ.

Пожилой вахтер высунулся наполовину из открытого окна своей кабинки и громко произнес вслед Ынсо:

– Приходите еще!

Сэ кивнул ему головой, а Ынсо никак не от-реагировала.

– Ладно, возвращайся в класс.

– Я посмотрю, как ты будешь уезжать, и пойду.

– Не надо, иди.

Хотя она и просила, Сэ не сразу вернулся в школу. Сначала он проводил Ынсо до места стоянки