Непостоянные величины - Булат Альфредович Ханов
– Гад он, говорю тебе, Михалыч.
– С какой стороны посмотреть, – возразил Самарцев. – Если с общепринятой точки зрения, ты не далек от истины. Если же с учетом хищнических особенностей нашей грешной цивилизации, то Тулпарович – сносный хозяин.
– Хозяин! Вот именно что хозяин.
– Не горячись, Максимыч. Минобр его прессует? Да регулярно. Надзоры – санитарный, пожарный, еще шут знает какой – прессуют? Спуску не дают. Родители не отвязываются. Вот и выкручивается ваш директор.
– Выкручивается, – проворчал Максим Максимыч.
– Я вовсе не утверждаю, что он образцовый. И на Нобелевскую премию мира я бы его не выдвинул. Властный и жесткий, иногда самодур.
– Есть и покрепче слова.
– Есть и покрепче директора, скажу тебе. Мой, например. Долгих ему лет, в кавычках. При школьном ремонте привлек к делу всех учителей на автомобилях, чтобы ему стройматериалы возили. Само собой, на добровольно-безвозмездной основе. А в смете расходов указал, что нанял две грузовые машины. Думаешь, учителям хотя бы за бензин деньги вернули?
– Может, он в детский дом перечислил, – пошутил Роман.
Михаил Михайлович шутку не понял.
– Доброго вы мнения о руководящем составе, любезный Роман, – сказал Самарцев. – Рассмотрим иной случай. В школу переводятся два мальчика из Луганска. Девятый и одиннадцатый классы. Директор дает учителям установку не допускать беженцев до экзаменов, рисовать двойки.
– Жук, – сказал Максим Максимыч.
– Жук, – подтвердил Михаил Михайлович. – Еще история, из свежего. Перед Новым годом наш директор вручил молодому математику список адресов и набор конвертов. И математик на своем авто катался по всему городу. Конверты доставлял. То в РОНО заедет, то в Министерство образования, а то в другое какое учреждение. За это директор математику крупную премию выписал. Как думаете, что было в конвертах? Открытки?
– Вот так внаглую? – изумился Максим Максимыч.
– Ты как будто вчера родился, – сказал Самарцев. – Доказательств никаких. Конверты запечатанные. Их доверили исполнительному молодому педагогу, который боится подвести начальника. Даже если на миг вообразить, будто математик стукнулся головой и разорвал один конверт. Куда ему податься? В бега? В полицию?
– На почту. За конвертом, – подсказал Роман.
– Или звонить директору и дрожащим тоном сообщать, будто конверт порвался нечаянно. А вот и наше пиво.
Тост за встречу смазался из-за горластой шпаны за соседним столом. Один из братанов, яростно жестикулируя, пересказывал эпизод из своей увлекательной жизни, заменяя недостающие философские выводы восклицаниями в духе «Прикиньте!» и «Бывает же». Друзья повествователя время от времени разражались диким смехом, чтобы каждый вокруг видел, как им весело. Никто из посетителей не рисковал выказать недовольство.
– М-да, – протянул Максим Максимыч. – Всю систему менять надо.
– Всю – это как? Образование, правящую партию, государственный строй, капиталистический режим? – уточнил Михаил Михайлович.
Англичанин неопределенно махнул рукой.
– Хотя бы школу надо… – Максим Максимыч сделал паузу, подбирая нужное слово. – Реформировать. Зарплату повысить, отчетность сократить, должности лишние убрать.
– Например, какие?
– Завуч по национальному вопросу, например, – сказал Максим Максимыч. – Задачи заместителей директора по учебной части и по воспитательной мне ясны. А чем занимается завуч по национальному вопросу, мне непонятно.
Роман сразу вспомнил Рузану Гаязовну.
– У нас она расписание составляет, – сказал Самарцев.
– И у нас, – сказал Максим Максимыч. – Что в этом национального?
– Еще наш завуч по национальному вопросу возлагает на себя функции свахи, – сказал историк. – Работал у нас молодой физик. Законченный трудоголик. Никаких девушек и дискотек. Однажды даже ночевал в кабинете. Когда к нам устроилась учителем татарского юная девчушка-выпускница, завуч по национальному вопросу дала ей кабинет по соседству с физиком. Свадьбу справили через полтора года.
В манере Михаила Михайловича говорить Роман подметил необычную особенность. Историк хоть и обладал четкой артикуляцией, рта широко не раскрывал, отчего складывалось ложное впечатление, будто Самарцев жует собственные усы.
– В канун Рождества со мной такое приключилось, – сказал Михаил Михайлович после очередного глотка пива. – Мистика, гоголевские чары. Забрел я, значит, в края, где Короленко и Восстания пересекаются.
– Кафе «Солнышко»? – уточнил Максим Максимыч.
– Точно. Бреду я из «Сбербанка» и вижу, как на крыльце одного заведения невдалеке стоят душегубы. В черных дубленках, карабины к груди прижали. Как эти, только серьезнее. – Михаил Михайлович, понизив голос, кивнул в сторону стола, за которым расположилась шпана. – Глаза протер, перекрестился, трижды через плечо плюнул. Карабины растворились во тьме, стервятники в дубленках остались. Сомнений нет, что бандиты: осанка характерная, каменные лица, глаза волчьи. Как в девяностые. Заведение то, между прочим, банк «Богородский».
– Снова в стаи сбиваются, – сказал Максим Максимыч.
– Название банка символично, – сказал Роман. – Блатной мир с религией тесно связан. Недаром воры украшают тела Богородицей и Христом. Кольщик, наколи мне купола, и прочее.
– Вы, смотрю, разбираетесь в истории вопроса, – сказал Самарцев и смерил Романа взглядом. – Это парадоксальный феномен. Может, в Библии часто встречается слово «брат», но воровской кодекс имеет мало общего с христианской этикой.
– Есть мнение, что вера – это неиссякаемый источник сил и вдохновения, – вспомнил Роман суждение писателя Азата. – Из него пьют и грешные и праведные. То есть главное – это верить, что тебя защищает Абсолютная Сила, которую для удобства называют Богом. А следовать божественным догмам необязательно. Эффект плацебо без таблетки.
– Настаиваю, что христианство и блатные понятия противопоставлены друг другу, – сказал Михаил Михайлович. – Не из набожности настаиваю, а токмо истины ради. Возьмем, к примеру, Евангелие. Уркаган – это Варавва. А Иисус – политический преступник. Он не делит человечество на масти и выступает за всеобщее благоденствие.
– На смерть его обрекают как раз священнослужители, – заметил Роман. – Которые милуют Варавву.
– То ж иудейские священники, не христианские, – возразил Самарцев. – Кроме того, говоря о различиях, стоит упомянуть важнейший момент. Уголовное сообщество не знает прощения и требует мести. Христианство зиждется на прощении.
– Эта тема не для пива, – перебил спорщиков Максим Максимыч.
Все трое от души рассмеялись. Роман принес извинения историку за возможные нанесенные оскорбления. Михаил Михайлович невозмутимо заявил, что нимало не возмущен неоднозначными доводами оппонента и что интеллектуальная зашоренность собеседника беспокоила бы его сильнее, чем граничащая с дерзостью смелость в суждениях.
Четверка в кожаных куртках делалась все развязнее, а в смехе все чаще слышались агонические и вырожденческие нотки. Из главного философа в компании речь лилась безостановочно. Захмелевший, он наслаждался неослабным вниманием к своей персоне.
– Пустота внутри, гы-гы. Мы заполняем ее пивом и водкой, – сказал философ, отхлебывая из кружки.
Пока он пил, указательный палец его свободной руки был поднят вверх, чтобы все понимали: продолжение следует.
– А бабы заполняют пустоту хуями и детьми!
Тяжелый кулак мыслителя опустился на деревянную столешницу. Роман на мгновение зажмурился, почему-то
