Алфавит от A до S - Навид Кермани
Кто-то начинает скандировать «Никогда больше», но Эмма остается неподвижной. Кто-то подходит к ней – учитель или организатор, во всяком случае кто-то значительно старше, и шепчет ей на ухо, убеждая что-то сказать или покинуть трибуну, – как объяснить девятнадцатилетней девушке, пережившей стрельбу, что время ее выступления закончилось? Но Эмма не делает попыток уйти со сцены, продолжает неподвижно стоять перед микрофоном, пока режиссеры в студиях обдумывают, прерывать ли трансляцию, она продолжает молчать, пока демонстранты пытаются понять, закончилась ли акция, продолжает молчать, пока организаторы и учителя за сценой жарко обсуждают, как увести ее со сцены, продолжает молчать, пока весь мир ничего не слышит. Внезапно звонит будильник, и она говорит: «Шесть минут двадцать секунд. Столько времени продолжалась стрельба». Только сейчас, спустя шесть минут двадцать секунд, мы понимаем смысл ее молчания. Меня поражает, насколько свободной и радостной выглядит Эмма, когда одноклассники обнимают ее после выступления. Лишь пересматривая видео, замечаю, как в самом начале выступления она кладет на трибуну смартфон, на котором установила таймер. Шесть минут двадцать секунд еще никогда не казались такими длинными.
Актеры читали стихи с точностью до мельчайших нюансов. Такого «Вильгельма Теля» наше поколение еще не слышало. Абстрактные декорации, костюмы, сшитые из пуховиков и спальных мешков, смена ролей прямо на сцене – ни капли исторической достоверности, но сам речитатив стал настоящим праздником для традиционалистов. Шиллера не пытались сделать современным, приблизить к нашему времени, ему позволили остаться чужим. И вдруг благодаря этой чуждости мы услышали, как звучит наш родной язык.
Весна
79
Родители никогда не придавали особого значения иранскому Новому году: позвонили в Иран – и на этом, пожалуй, все. Это мы, дочери, выросшие в чужой стране, вернули этому празднику значимость, что, вероятно, типично для семей эмигрантов. Со стороны это может показаться наигранным – праздновать год, наступление которого приходится гуглить, потому что в любой другой день это число не имеет значения; однако мы сами и наши дети воспринимаем Новруз как дар небес, и дело не только в дополнительных подарках. Благодаря этому празднику мы живем по двум календарям одновременно, и не так уж важно, какой из них второй. Важно, что у тебя два дома, это почти утопическое изобилие, которое, правда, уменьшается с каждым новым визитом на вторую родину.
Люди по всему миру, особенно немцы, ведут себя так, будто принадлежать к ним – великая милость; снова и снова они устанавливают, кто принадлежит к ним, а кто нет. Между тем свобода от привязанности к нации имеет не меньше преимуществ. Сочетание этих двух принципов – быть привязанным и одновременно свободным от своей страны – могло бы стать еще одним типично немецким идеалом вместо ограниченного и националистического лозунга «Германия – только для немцев». Особенно если вспомнить вчерашнего Шиллера и его идеи и тому подобное.
Однако родители знали, как отмечать Новруз. Теперь мама умерла, дядя вернулся в Калифорнию, отец улетел в Тегеран, чтобы не оставаться одному в квартире. Поэтому мне пришлось искать в «Википедии», что должно быть на праздничном столе и в каком порядке. Вчера, когда я спросила в иранском магазине о сенджеде, хотя стояла прямо перед ним, продавец признался, что уже в Германии впервые узнал, что такое сенджед. Это сушеные плоды лоха. «Да, это они», – рассмеялся он, когда я наконец взяла нужную упаковку. В их семье на стол тоже всегда накрывала мама.
На мое приглашение откликнулись немногие, не двадцать с лишним человек, как это было у родителей в прошлые годы. Тем не менее я украсила праздничный стол и приготовила много персидских блюд. Но все равно я не моя мать.
80
В тоске по Богу я отправилась в церковь Святого Мартина, где монахи и монахини молятся по пять раз в день. Они отказались от мирского, от иерархии, насколько это возможно, от мужского превосходства и роскоши, чтобы проявилась истинная красота христианства: музыка, любовь, благодать, восточные корни и почитание Марии – не вопреки традиции, а скорее в соответствии с более древней традицией. Даже Оффенбах не верит, что Бога можно найти только в церкви. Его можно встретить в любом другом доме, среди соседей и прохожих, на улице, в книгах или на концерте. Закрой глаза, сосредоточься на дыхании, которое возникает не по твоей воле, возникает не само по себе, откажись от всех желаний и жди, всматриваясь в узоры на внутренней стороне век, прислушивайся к сердцу, пока не поймешь. Молиться можно, конечно, даже нужно. Говорят, что одно это утоляет тоску. Нужно совершить доброе дело или полюбить, и под любовью Оффенбах подразумевает секс, именно секс, который объединяет все живое. Даже мужчины, по его словам, во время секса понимают, что Бог не может быть только мужчиной, но, по крайней мере, так же женщиной. Интересно, что на это скажут его католические друзья? Вчера я пробежала через весь город до Ботанического сада, а не как обычно вдоль Рейна, просто чтобы увидеть первые цветы; для Оффенбаха это тоже было бы молитвой – не сам бег, но цель. Быть может, мне захотелось приблизиться к Богу из-за гиацинтов, которые окутывали деревья пьянящей фиолетовой дымкой, или потому что скучаю по матери, которая в моих снах не злится, как та незнакомка в гробу. Я пошла в церковь Святого Мартина не потому, что верила, будто Бог находится только там. Я пошла туда, потому что знала, что там есть люди, которые тоже тоскуют. Я думала, что в обществе легче выносить тоску. Выносить ощущение
