Цена тишины - Ольга Устинова
Сейчас придет китаянка Мей. Она уберет для меня квартиру. Она будет хитрить – как бы сделать поменьше и смыться пораньше. Я ей это спускаю. Нет привычки к тому, чтобы на тебя кто-то работал. Никакой обиды. Лишь бы она не нарушила мой покой внутри. Каждый выкручивается как может, почему бы не она? Вместо четырех часов она работает два, и я это подтверждаю для ее начальства.
Собачка Нэнни замерла у дверей в ожидании Катюши и Яна. Ждать ей придется еще три часа. Но собачья преданность границ не имеет. Мы вместе с Нэнни существуем в квартирном звуковом вакууме. Мы вместе чего-то ждем, но не знаем что это. Я его угостила пельмешкой.
Значит, в нашем покое есть брешь. Это опасно. Надо отказаться от ожидания. Надо существовать в мгновении. Так учат нас умные книжки (тот же самый Толле).
Стук в дверь. Это Мей. Дай мне Бог остаться спокойной. Хитрые люди меня раздражают. Пора начать учиться хитрости. Как говаривала мне мама Роза (пример терпения и хитрости): «Дипломата из тебя не получится». Посмотрим что будет сегодня.
За окном, где-то вдали, туманно играет музыка. Вернее, мне кажется, что она за окном. На самом деле она во мне. Исчезает когда хочет и приходит по своему желанию. В виде разных песен, по ее выбору. День и ночь. У меня музыкальное существование. Ох уж эти песни – от начала до конца и сначала. Вы спросите, можно ли к этому привыкнуть. Наверное – нет. Каждый раз когда они приходят, я жду когда они уйдут. Моя жизнь – ожидание. А когда они вдруг уходят, я жду, что вот-вот вернутся. И моя голова тихонько их напевает. Без моей воли или вмешательства. Как если бы кто-то программировал мой мозг.
Пришла Мей, и жизнь изменилась. Квартира потревожена чьим-то вторжением. Нет звенящей тишины. Мей вообще шумный, суетливый человек. «Кончилась хлорка!» орет. Большая проблема. Есть другие химикалии. Но ей подайте именно хлорку.
Песни разозлились и орут в их полную мощность. Я ушла на свой диван и постаралась отключиться. Нужно снизить силу звучания этих песен. Среди них – молитва «Отче наш», почему-то на английском. Я сочинила к ней мелодию как-то. И вот теперь она – моя самая частая визитерша.
Я начинаю петь вместе со звуком мотива в голове. Я люблю эту молитву, и подпевание меня не раздражает. Я – на небесных вибрациях. Она – ключ к Небесам. Сим-сим, откройся. Так пытка превращается в ритуал. И Мей больше не действует мне на нервы.
* * *
Интересно, что когда я чем-то по-настоящему занята, музыка исчезает. Потом я вдруг очухаюсь, вспомню о ней и она тут как тут. Очевидно, это специальный канал в моем сознании, и как только я оказываюсь на других вибрациях, песни выключаются. Как смена волны на радиоприемнике. Кто создал этот канал во мне, как он объявился?
* * *
Суббота. Выходной день.
Утро раннее. Я пробираюсь на кухню вдоль матраса на полу в прихожей, который занимает почти весь холвей со спящими в обнимочку Катюшей и Яном. Выключаю на кухне air-conditioner, от которого я всегда болею, пока они не видят что я делаю. Ставлю на газ кофеварку, а точнее – маленькую открытую кастрюльку. Жду десять минут. Потом проделываю обратный путь в гостиную, мою обитель, с чашкой кофе в руке. Опять забываю включить обратно кондиционер. Опять Катюша будет гневаться. Пускай спят, без них спокойнее. Читаю книжку на своем диване.
Что-то они рано встают сегодня. Наверно помнят, что сегодня опять придет Мей. Вот она звонит мне по домофону, который я плохо слышу и трубку подымает Ян и нажимает «впуск гостя». Я выхожу на лестницу. Даю ей мой телефон – пусть отметится в своем офисе о приходе на работу. Таков порядок. Именно с моего телефона. Я даю ей короткий список продуктов. Она отправляется в магазин и Катюша что-то меня спрашивает. Я не могу разобрать что, и она орет: «Вы пойдете в парк?» с жестом, символизирующем раздражение. У Яна натянутое выражение лица. Его коробит от ее бесконтрольности, но выступать с критикой он не будет. А то и ему попадет. Любовь.
Я кричу: «Да-а!» И начинаю собираться в парк. Пусть Мей проведет день в свое удовольствие и вернется через четыре часа, чтобы принести продукты и позвонить в свой офис об окончании работы. И хорошо, что Катюша принимает ежеутренний душ, чтобы пойти куда-то. Я спрашиваю: «Вы надолго?» В ответ короткое потеплевшее «да». Наверно стыдно стало.
* * *
Теперь о стыде. Я тоже орала на деда Соломона, как я называю своего приемного отца, в ответ на вопрос «куда я иду» и «когда я приду». Его невозможно было от этого отучить. Он переспрашивал (как я сейчас), и я вопила, повторяя: «Я не знаю». И как всегда, отучить его от этого было невозможно. Он расстраивался: «Что ты орешь?» Отвечаю, потихоньку заводясь: «Я не ору. Ты просто не слышишь. Что мне остается?» Вот так. Долг платежом красен. Теперь я в чустах деда Соломона. Нетерпеж и нетерпимость теперь обернулись против меня. Видимо, я передала их по наследству Катюше и сама стала их жертвой. У Катюши не будет детей, ей некому будет передать свое «наследство». Значит, мне можно не надеяться, что она пожелает разобраться откуда что берется. А моя глухота прогрессирует. Впереди мрак. Окончательный мрак ждет не дождется.
* * *
Суббота. Вечер.
Я думаю о Френсис и давно умершем деде Соломоне, и о Женьке Шапиро – его племяннице. Это люди, всегда обремененные какой-нибудь болезнью. Они из болезней не вылезают. Как приговоренные. Кем? Что-то вроде злого духа. Серьезно. Это не исключено. Толле говорит о «болевом теле». Энергетическое тело, сотканное из негативных энергий. Оно диктует нам и кормится за счет нашего эмоционального здоровья. Оно для нас ищет раздражителя и питается нашим страданием. Оно подыскивает для нас несчастья. Те, кто попадает к нему в плен, становятся рабами докторов и одиночества, потому что они – его собственность. Оно сделает все, чтобы не дать нам свободу, потому что не сможет
