Цена тишины - Ольга Устинова
Доктор Дина прописала мне лекарства такой убойной силы: антибиотик, микстуру от кашля и эдвил от судорог в ногах, что у меня подскочил уровень сахара в крови, судя по моему домашнему приборчику, до двухсот двух единиц, и я оглохла. И это внезапно выключило меня из полноценного состава человечества как элемент отработанный и лишний. Между нами возникло ватное тело моей глухоты. Молчание космоса меня окружило, и в середине – я одна во вселенной.
Я продолжала молиться, но делала только хуже. И когда силы и сопротивление меня оставили, я бросила докучать богам и замкнулась в своей скорлупе, где изнутри и снаружи – священная тишина.
Я даже в парк не ходила – вдруг отстранилась от красоты только что проснувшихся в весеннем потеплении цветов, кустарников, деревьев. Эта безразличная красота меня тоже оттолкнула. Еще одно отчуждение. Сегодня мне ничто не помогает. Кашель и боль в ногах меня измотали. Мне не хочется жить, мне хочется выть.
* * *
По селфону пришло предупреждение о приближающемся шторме. Я задремала на своем диване. Отложила книжку. Передых. Горел торшер, довольно тускло – маломощная лампочка. За раскрытым окном – дождь.
И вдруг страшный грохот взорвался в комнате и слепящая вспышка света, раскаленно белая с последующим громом. Отчего меня подбросило на диване и швырнуло на пол. Ночной столик откатился в сторону противоположной стенки. Торшер с зажженной лампочкой повалился на освободившееся место на полу.
Я осталась лежать на линолиуме, прижатая собственным весом, который я не могла поднять. Мгновенное ощущение ужаса медленно испарялось. В комнату ворвались Катюша и Ян с криком «что случилось?»
Начали меня подымать, но я освободилась от их рук, которые делали только хуже, мешая мне самой себе помочь, и, закинув локти на диван, вытащила себя, столь непрезентабельно выглядящую. Сначала туловище, а потом затащила на постель свои онемевшие ноги.
Я сказала: «В меня ударила молния!»
Мы начали смеяться, отходя от мгновенного напряжения. Я оказалась совершенно цела. А это уже знак присутствия защиты (тьфу-тьфу-тьфу, чтобы не сглазить).
Во всех своих неудачах последних дней я виню книжку Толле. Это его медитацию «умри прежде чем умрешь» я разучивала. Доигралась.
* * *
Мой слух сократился до такого минимума, что хочешь-не хочешь, а надо было что-то делать. И я заказала казенный транспорт и отправилась в далекий Бруклин, в гости к доктору Рабкину (ухо-горло-нос). В соответствии с телевизионной рекламой. Я решила расстаться со своей китайской ушной клиникой, куда меня загнал новый, после реформы, Медикейт, и постараться оплатить свое несчастье самостоятельно.
Доктор Рабкин носился из комнаты в комнату (в каждой по ожидающему пациенту) и на бегу выкрикивал инструкции медсестре. Мне он прокричал: «Сейчас почищу вам уши, а потом измерим слух, вы у нас не были два года», и умчался в соседнюю комнату.
Уши он мне чистил от серы каким-то острым предметом. Мне было больно, кололо в перепонку. Я била ногой об пол, что помогало мне это выдержать.
Наконец он справился, проорал: «Все вышло» и побежал к двери. Я завопила: «Доктор, я вас еще увижу?» Он бросил на ходу: «После проверки слуха» и смылся.
В специальной лаборатории мне нацепили датчики в виде наушников. Я должна была говорить «да» на каждый бип, который улавливали мои многострадальные уши. В конце я спросила девушку-экзекутора: «Что вы обнаружили?» Она сказала: «У вас потеря слуха, но вы же об этом знаете». Ценная информация.
Снова я в комнате, где жду перелетную птицу Рабкина. Вот он влетает. Смотрит отчет и констатирует: «У вас ничего не изменилось». И намеревается выскочить в коридор к другим комнатам с ожидающими пациентами.
Я ору: «Доктор! (ему в спину). У меня в ушах песни звучат. Разные. День и ночь».
Не останавливаясь, и почти уже в дверях, он констатирует: «Найдите себе хорошего невропатолога!»
Сеанс окончен. Сталкиваюсь с ним в коридоре и впопыхах объясняю, что мое электронное ухо не работает. Он машет девушке на деске рукой и та выдает мне визитную карточку и часы приема консультанта по слуховым аппаратам. Вот и все. Можете уматывать.
Я отправляюсь в дальний обратный путь из раскаленного Бруклина на Манхеттен. Я спрашиваю у прохожих как пройти к сабвею, и не слышу что они мне объясняют. Наиболее милосердные, поняв в чем дело, орут. А мне того и надо. Я не в обиде. Хуже, когда просто игнорируют.
* * *
На следующий день проснулась в гробовой тишине. С тоской себе объяснила: «От того, что тебе прочистили уши ничто не изменилось. И как ни странно, стало хуже». В ушах покалывало.
Я решила испытать старый наушник с начищенными ушами, пока не приобрету себе новый, платный. Может, чистка ушей мне помогла? Ничего подобного. Ощущение как будто в ухо заколотили пробку, и почти совсем ничего не слышно. Неужели мне придется привыкать и к этому? Я уже порядком настрадалась в свои семьдесят пять.
Звоню по той визитке, которую мне выдали в офисе доктора Рабкина. Разговариваю с женщиной-консультантом, она назначает мне эпойнтмент через неделю.
Ну и ладно. Может быть за неделю мое начищенное ухо привыкнет к новым вибрациям, как обнадежила меня по телефону смышленая Алина.
Телефон – мой единственный возможный способ общения. Плотно прижатая к уху трубка глубоко проводит звук. И я улавливаю чужую речь.
* * *
С утра – гудящая пустота в моей голове. Песни освободили меня, уйдя куда-то на дальний фон. Я одна в квартире. Старик – отец катюшиного бойфренда – спит у себя, в сущности в моей комнате, которую я ему отдала вместе с телевизором. Катюша обещала, что они не пробудут долго. Собачка Нэнни растянулась под столом Катюши в гостиной, где нас днем трое. Молчание во всем. Буду жить в этом молчании, в звуковой пустоте. Нет ни тревоги, ни неудовольствия. Просто тишина. И ощущение пульсирующего существования.
Никуда не
