Легкий аллюр - Кристиан Бобен

ее в качестве эпиграфа в какой-то умной книге. О чем была книга, я забыла, запомнила только одно это предложение. Сегодня оно вдруг залетает в голову, как воробей, провожает меня до двери родительского дома. «Ребекка, сними свое платье, ты больше не невеста». В прихожей мне навстречу выходит продавец цветов, с губкой в руках. Я застала его за мытьем посуды. Он дома один. Мама уехала в суд, вернется вечером: близнецы продолжают вести свою зеркальную жизнь, один недавно сдал на водительские права (которые у него уже были), предъявив паспорт брата, – тому никак не давалась параллельная парковка. Мошенничество обнаружили, серьезное наказание им не грозит, максимум – крупный штраф. А отец? Твой отец – в могилах, говорит продавец цветов, где же еще ему быть? Я бегу в детскую, бросаю сумки на кровать, спускаюсь в кухню, накидываюсь на ветчину, паштет и сардины, но я все еще голодна, ставлю греть воду для макарон, мама научила меня варить их al dente: нужно время от времени окунать в кастрюлю вилку, цеплять макаронину и швырять ее в стену – и, если прилипнет, немедленно выключать огонь. Отец толкает дверь и вовремя отступает, едва не получив в лицо пучок спагетти. Похоже, у него сегодня плохой день. Ну вот, мы вернулись на десять лет назад: я получила плохие отметки в школе брака, учитель Роман мною недоволен, ну то есть совершенно недоволен, он думает, что я могла бы прилагать больше усилий, но лично я в этом не уверена, ведь в других областях я делаю успехи – в смехе, в мечтах, во сне, и вот только в браке – нет, невозможно быть талантливой во всем. Мой отец, как всегда, на стороне учителей. Кстати, между этими тремя фигурами – отца, учителя и мужа – пожалуй, есть что-то общее. Мой Бог, защити нас от экзаменов и от тех, кто заставляет их сдавать. Я говорю отцу, что расскажу ему все в подробностях вечером, когда вернется мама. Они с продавцом цветов переглядываются в недоумении. Один возвращается к своим цветам, другой – к своим мертвецам. Остаток дня я провожу в доме одна. Сколько же времени я не могла насладиться этой радостью – побыть одной? Я просто лежу, вытянувшись на кровати, – сладкие часы, какие бывают в начале любви. Вечером, в присутствии смеющейся мамы и брюзжащего отца, я объявляю об окончании своего замужества. О великане не говорю ни слова, это их не касается: хватит с них продавца цветов. Ребекка снимает свадебное платье, Ребекка выпивает три бокала прохладного белого вина, Ребекка рассчитывает отдохнуть несколько недель: замужество, а потом развод – столько трудов, очень утомительно.

Роман заявляется на следующий день. Я с мамой на рынке. Он ищет меня среди могил, находит моего отца, заводит с ним разговор о ветрености женщин. Неприятный тип, этот парень, признается мне чуть позже отец. Пока дожидался тебя, выкурил целую пачку сигарет и окурки швырял в яму, которую я копал, вывел меня из себя бесцеремонностью: даже если ты страдаешь от несчастной любви, это еще не повод так себя вести. Тем временем на рыночной площади мама, обрадованная моим возвращением, представляла меня своим подругам. Мама, по-моему, всегда радуется перемещениям своих детей, неважно – приезжают они или уезжают, отправляются под суд или идут под венец. В том, что мы не ангелы, у нее уже были все возможности убедиться. Но этот секрет она держит при себе. Ни при каких обстоятельствах никому – даже ее мужу – не позволено высказывать ни малейших сомнений относительно нашего поведения. Критиковать нас имеет право лишь она одна. Это ее материнская привилегия – и материнская милость никогда этой привилегией не пользоваться. Кто знает, возможно, только эта любовь имеет значение. Вообще тема любви для меня – темный лес и абракадабра: сплошные вопросы и ни одного ответа. Кстати, Абракадабра – отличное вышло бы имя для любовницы. Но сейчас перед Романом стоит не его любовница. И не мадам Кервок. А Ребекка, которая больше не носит свадебного платья, она вернулась к плиссированным юбкам из детства и теперь ни слова не понимает из того, что он ей твердит, да там, конечно, и понимать нечего, в этой мешанине жалоб и угроз. Мои родители внизу, они нас наверняка слышат. Я привела Романа к себе в комнату, окно открыто, и мертвецы наверняка тоже нас слышат.

Час, два часа слушать один и тот же мотив – не Баха, а скорее «Кармен» Бизе: может, ты меня не любишь, но я тебя люблю, а раз уж я тебя люблю, то берегись. Это если коротко о том, что Роман-писатель говорит Облаку-изменнице. Облако – так он звал меня в первые месяцы, и это единственное, по чему я скучаю: никто больше не будет меня так называть. Довод Романа, его утверждение, объяснение, вывод: «Облако, я без тебя пропаду». Облако, мадам Кервок и Ребекка в ту же секунду соглашаются, а соглашаться в их случае значит покатиться со смеху: «Но Роман, славный мой Роман, милый мой Роман, какое отношение это имеет к любви? Мы же не обязаны оставаться с кем-то лишь потому, что иначе этот человек пропадет, – если, конечно, речь не идет о ребенке, который пропадет без матери. Я тебе не мать, Роман, а женой твоей я больше быть не хочу. Я счастлива тем, что мы прожили вместе, хотя у меня и есть сомнения относительно этого слова: "вместе". Я счастлива и ухожу. Посмотри на них – я указываю ему на могилы, – вот они уже прекратили поиски. Они нашли. А я еще не нашла, Роман, и нет ничего и никого, без кого или без чего я пропаду».

Он спускается по лестнице, проходит мимо моих родителей, не видя их, выходит на улицу, садится в машину. Я на пороге дома, но не дожидаюсь, когда машина тронется, и возвращаюсь в гостиную. Это одна из истин, подаренных мне волком: те, на кого мы смотрим, удаляются в направлении собственной смерти, а значит, они уходят от нас, даже когда нам кажется, что они движутся в нашу сторону, все уходит, уходит с самого начала. В этой мысли нет отчаяния. Она совсем простая. Она не означает, что нельзя любить, наоборот. Сейчас мне от этой мысли даже хочется петь!

Ну, доченька, говорит мне мама, нет в тебе нежности. Я смотрю на нее с улыбкой: ну, мамочка, а кто меня такой воспитал? И отправляюсь принимать ванну. С горой пены.

Умерла. Я умерла на целых два дня. Встала рано, приняла душ, побрызгалась духами и выбрала летнее платье – несмотря на то, что стояла зима. Не так уж было и холодно. И к тому же вот так мне захотелось – надеть что-нибудь разноцветное, из легкой ткани. Нет ничего печальнее, чем всегда одеваться «как положено». Нет ничего скучнее, чем люди, которые никогда не говорят и не делают ничего «неуместного». Родители Романа были такими – хорошими учениками, отвечающими у доски свою жизнь, без единой ошибки, как урок, выученный наизусть. Я не знаю, что хуже: не приспособиться ни к чему в этом мире или приспособиться ко всему; безумцы или так называемые порядочные люди, люди пристойные. Я знаю точно, что безумцев я меньше боюсь, я считаю, что они куда менее опасны. В общем, в этот зимний четверг я оделась как в летнее воскресенье. Нужно было купить кое-что. Батарейки для толстяка, газеты и фрукты. Мне часто хочется есть среди ночи, и я не решаюсь воспользоваться гостиничной кухней. Решила купить себе бананов. Бананы хороши не столько своим вкусом, он немного пресный, сколько тем, как легко снять с них кожуру. Я больше люблю апельсины, но ленюсь их чистить: брать нож, делать надрезы на кожуре и отдирать ее четвертями, – после этого руки все липкие, и под ногти набиваются кусочки белой оболочки – изнанки апельсиновой корки. С бананами куда меньше мучений. Эта история с апельсинами – просто пример, небольшая деталь: многое входит в мою жизнь или остается на ее пороге лишь по этой причине – из-за лени. Я еще