Глубокая печаль - Син Кёнсук

Как-то, проснувшись утром, по привычке позвала Сэ, но после этого стало так пусто, что прошла на кухню и открыла холодильник. В последнее время выходила из дома только для того, чтобы купить что-нибудь поесть.

С какого-то времени стала доставать фотоальбом Сэ, сидя на корточках, листать его: перед ней проходили детство мужа, его школьные и университетские годы. Она смотрела, как он рос и менялся, смотрела еще и еще. На некоторых фотографиях рядом с ним стояла она сама: где-то с высоко поднятой прической, где-то с волосами до плеч, где-то с косичками, а где-то и с пышно распущенными длинными волосами.

Рассматривая, Ынсо начинала гладить на фотографиях свои волосы, лицо Сэ. Когда она прижала фотографию к щеке, в глазах появились слезы и потекли по щекам, и впервые пожалела о том, что уничтожила свой собственный фотоальбом.

Это случилось, когда умерла ее подруга Хваён: она стала переезжать и, упаковывая вещи, сожгла все свои фотографии. Когда Сэ спросил, зачем она это делает, ответила, что хочет начисто забыть все, что навевает теплые нежные воспоминания. Муж не унимался:

«Сжечь фотографии – это не значит забыть».

Он пытался вразумить ее, но она сожгла все до единой фотографии.

Ынсо приложила фотографию Сэ к своей щеке и прошептала:

– Ты был прав: фотографии сгорели, а я ничего не забыла. Расстаются не потому, что больше не могут встречаться. Постепенно пережитое накапливается в душе. В душе оседают целые периоды жизни, некоторые из них ни в коем случае нельзя ворошить. В таких случаях, хотя и сожжешь все фотографии, душа все равно ничего не забудет.

Ынсо оделась.

«Завтра начало учебного года в школе[33]. Надеюсь, что Сэ не забыл», – с этими мыслями вышла из дома, прихватив с собой подвешенные на двери колокольчики, которые несколько лет назад подарил муж перед наступлением весны. Она положила колокольчики в карман и села в лифт. Выйдя на улицу, какое-то время постояла, смотря на свою машину, потом передумала садиться в нее и направилась в сторону кафе «Орхидея».

На улице весна уже вступила в свои права: не только манекены переоделись в весеннюю одежду, но и люди оделись в свежие весенние костюмы. Пройдясь немного, сняла жакет и взяла его в руки, но через некоторое время, заметив сильно выступавший даже через свободную блузку живот, снова оделась и застегнула жакет на все пуговицы. На лбу выступили капельки пота, и ей стало тяжело дышать.

Приближаясь к мастерской Сэ, думала, что ему скажет.

После той ночи допросов, учиненных мужем, так ни разу и не пришлось спокойно поговорить с ним. Он не дал и секунды вставить слово.

После той ночи, нет, даже после того раннего утра, когда Сэ ушел в свою запущенную мастерскую, Ынсо одна четыре дня подряд сидела на полу у стены. Совершенно без движений, словно остолбенев, – так сильно поразили ее последние слова мужа:

– Осталось ли между нами хотя бы что-то, что можно было бы назвать любовью?

Вахтер, завидев Ынсо, не смог скрыть удивления и вытянул шею – так сильно изменилась, что он с трудом узнал ее и, когда поздоровалась, растерянно глядя на нее, только кивнул в ответ.

Сэ, видимо, куда-то вышел, дверь мастерской была закрыта. В двери виднелась записка: «Здравствуйте. Я ждала вас два часа, но теперь мне надо идти. Вчера вы ничего не говорили, что куда-нибудь уйдете, вот я и решила зайти. Где вы сейчас? Сегодня вечером я приду еще раз… Чеён».

– Чеён? – Ынсо еще раз прочитала это имя.

Достав из своей сумки ключи, Ынсо открыла дверь и вошла внутрь. Она ожидала увидеть беспорядок, но, к удивлению, в мастерской все было на своем месте. Посмотрела на законченную картину с сидящим на крыше раздетым до пояса мужчиной. Крыша, на которой он сидел, была покрыта черепицей. Взгляд мужчины был устремлен вдаль. Картина все еще стояла на мольберте, отчего казалось, что Сэ только-только закончил ее. Единственное, что он добавил, – это дерево хурмы с сидящим на нем мужчиной с ножом в руках. Если внимательно приглядеться, то можно было увидеть, что мужчина чистит кожуру хурмы, не срывая ее с ветки, а только притянув к себе.

Ынсо достала из сумки колокольчики, повесила их на дверь и качнула. Еле слышный звон раздался в пустой мастерской.

– Что же тогда сказал Сэ, когда дарил мне колокольчики? Вроде того, что «этот звук проникает даже в самую глубину кочана капусты…» Да, он может проникнуть в любое сердце, даже самое закрытое.

Прошло два часа, но Сэ так и не пришел. Ынсо написала записку:

«Не забыл ли ты, что завтра начало учебного года? Возвращайся сегодня домой. Хоть переоденешься и пойдешь на работу из дома. Я буду ждать».

Девушка села в автобус и поехала домой. На две остановки раньше она вышла и зашла на рынок.

– Не проходите мимо! – окрикнула Ынсо какая-то бабушка, продававшая очищенный чеснок и зеленый лук, а когда девушка обернулась, протянула ей какой-то мешочек и улыбнулась:

– Это ростки ячменя. Сварите с ними двенджан-гук. Вкусно.

– Ростки ячменя? – мимо проходили две женщины, и одна из них, услышав, что говорила старушка, переспросила ее снова:

– А это правда ростки ячменя?

– Да, говорю же!

– Разве может быть у них какой-нибудь вкус в это-то время? – женщина поморщилась, и они прошли мимо, ничего не купив.

«Разве в наше время остались еще люди, которые сеют ячмень?» – Ынсо подошла к продавщице.

Когда она была маленькой, они частенько ходили на поле топтать ячмень. Взрослые говорили, что он хорошо растет, если его плотно притоптать к земле. Тогда эти зелененькие росточки казались Ынсо такими несчастными, а то, что их надо сильнее топтать, воспринималось за пустой звук. Казалось, что росточки сломаются и больше никогда не смогут выпрямиться, поэтому девочка никак не могла заставить себя топтать их. Но, к ее большому удивлению, вскоре истоптанный ячмень прорастал и заполонял все поле своей зеленью, полной жизни.

Она вспоминала, как мама варила им суп из ростков ячменя. Но в полях их деревни Исырочжи уже много лет как не сеяли ячменя. Прошло столько лет с того времени – девушка даже не припомнит, когда в последний раз видела ячмень в Исырочжи, но запомнила тот миг, когда однажды приехала во время сбора урожая и увидела горящие ячменные поля – это запомнилось и стало ее последним воспоминанием.

Потом она узнала, что поля подожгли потому, что некому было убирать ячмень. Под лучами весеннего солнца подхваченный ветром огонь моментально распространился по просторному пожелтевшему