Неотправленные письма - Олег Юрьевич Рой

– Спасибо. – Надежда еще не до конца проснулась, остатки сна цеплялись за реальность, делая ее немного неправдоподобной. – А Володя вообще сегодня спал?

– Подремал часа два у себя за столом, – ответила Слава. – Умаялся очень… Господи, хоть бы сегодня не было, как вчера! Хотя, говорят, наши вчера по укропам хорошо вдарили. А под утро в тылу у них что-то мощно рвануло, видать, авиация отработала или из Севастополя гостинец прислали.

– Это хорошо, – сказала Надежда, вставая и поправляя одежду, но потом спохватилась: – Ой, а который час-то?

– Половина десятого, – ответила Слава. – Но сегодня суббота, и у вас выходной на почте.

– Всё-то ты знаешь, – расслабилась Надежда.

– Нет, не всё, – потупилась Слава. – Я вообще-то будила вас в семь часов, но вы очень крепко спали, тоже устали, наверно. А потом мне Владимир Григорьевич сказал, что у вас выходной, ну, я и не стала вас тревожить.

– Хорошо, – сказала Надежда. – Ты сумку мою не видела? Не помню, куда я ее вчера дела.

– Вы из машины без сумки вышли, – ответила Слава, – так что она, наверно, у Коли в «Козаке».

– А сами они где? – спросила Надежда. – В смысле, Николай и Джулия.

– У нас в сестринской, – ответила Слава. – Позавтракали, теперь кофе пьют, Джульетта все пишет что-то на планшете. Она по-нашенски понимает, но не говорит почти ничего, щебечет по-своему, а Колька переводит. Такая дотошная, девочек обо всём расспросила, всё ей интересно. Со мной тоже поговорила, я ей столько рассказала, даже себе удивляюсь.

– Ну, ты у нас разговорчивая, – улыбнулась Надежда. Слава зарделась:

– Ну да, есть такое. Я и с ранеными беседую. Им от этого легче становится. Говорят, в старину врачи с больными постоянно разговаривали, чтобы не так сильно болело. Отсюда выражение пошло – зубы заговаривать; да и само слово «врач», прости господи, от глагола «врать», то есть болтать попусту.

Слава вздохнула:

– Ну и мне от этого легче. Особенно когда раненый в коме или под наркозом. По ночам к такому подойдёшь и не знаешь, жив он или мёртв. А если говоришь с ним – выходит, что жив, с мёртвыми-то не разговаривают. Был у нас тут один солдат…

При этих словах Слава покраснела еще гуще, а Надежда Витальевна навострила уши – интуиция подсказала ей, что нить разговора подошла к интересующей ее тайне.

– Над ним кассета[66] рванула, – продолжила Слава. – Знаете, как оно бывает? Осколочные элементы прямо вниз не идут, веером по бокам и вперед расходятся, а внизу – вроде и безопасно. Но кассетка мощная была, небось, натовская, сто пятьдесят пять миллиметров, там вышибной заряд сам по себе как наша мина от полкового миномета. В общем, контузило его знатно – полный паралич, да еще и язык отказал… Вы кофе-то пейте, остынет. Может, присядем?

– Да я хотела к вам в сестринскую прогуляться, а потом с Николаем сумку мою поискать, – ответила Надежда, присаживаясь и отхлёбывая кофе. Кофе оказался на удивление хорош. Настоящий, заварной! – Откуда такое богатство, кстати?

– Так нам гуманитарку подвезли, еще неделю назад, – ответила Слава. – Вам разве Владимир Григорьевич не говорил?

– Говорил, – нарочито строго сказала Надежда, – что привезли медикаменты. А про кофе ни полслова. Мог бы и домой прихватить, между прочим.

– Да мы ему говорили, – сказала Слава, – а он ни в какую, говорит, домой нам гуманитарку и так привозят, если что надо – Надя в Донецке закажет, а этот кофе – для госпиталя.

– И правильно, – согласилась Надежда. – К тому же будет повод лишний раз к мужу забежать на работу. Так что ты там говорила про раненого?

Слава вновь смутилась:

– Ну, наверно, это не важно…

– Нет, милая, важно, – ответила Надежда. – Ты уж доскажи, хорошо?

– Ну… – замялась Слава, – не знаю я, что в нём такого необычного. С виду – самый обычный парень, но как-то он запал мне в душу. Смотрел как-то по особенному. Лежит без движения, слова не скажет, неизвестно, может, и не слышит ничего… я всякий раз говорила с ним, как забегала в палату, а иногда и просто заходила – поговорить… – Слава хихикнула. – Поговорить… с глухонемым. Я дурочка, да?

– И ничего ты не дурочка. – Надежда осторожно взяла со стола «письмо незнакомке», благо в стопочке запечатанных писем оно лежало на самом верху. – Как звали солдатика ты, конечно, не знаешь?

– Почему не знаю? – лукаво прищурилась Слава. – Виктором его зовут, фамилия, кажется, Орехов. Интересно, что с ним? Григорьевич говорил, что его в тылу в неврологии быстро поставят на ноги. Мне бы хотелось, чтобы он вспоминал обо мне. Даже если он считает меня болтливой дурёхой.

– Орешкин, – с улыбкой поправила ее Надежда. – Славочка, никто тебя не считает дурёхой, поверь мне. А в остальном – сама убедись лучше. Тебе тут письмо, я его сразу не отдала, потому что не знала, что это тебе. Прочитаешь – сама всё поймёшь.

И Надежда вручила ошалевшей Славе конверт. Пока девушка читала, Надежда Витальевна пила кофе и думала о том, что письма без адреса тоже могут найти своего адресата – в том случае, если это письмо по-настоящему важное.

Самые важные слова не должны теряться. И Надежда была счастлива, что она может этому помочь.

Глава 11. Письмо к матери

Оставив Славу читать письмо, Надежда направилась в сестринскую. По дороге она столкнулась с мужем. Вид у Владимира Григорьевича был уставший, о чем Надежда ему и сообщила, ласково погладив по щеке.

– Неделька тяжелая выдалась, – объяснил Владимир Григорьевич. – Мариуполь наши взяли, теперь активно работают на севере. Два котла нарисовались, третий вот-вот замкнётся. Нацистам сейчас надо как-то отвлекать наши силы на других участках. Атакуют Змеиный, атакуют Херсон, у нас тоже неспокойно…

– Когда уже все это закончится? – машинально сказала Надежда. Вопрос этот давным-давно стал риторическим, задавали его по привычке. Долгое время казалось, что эта война не закончится никогда, но с началом спецоперации народ сильно ободрился.

Конечно, многим хотелось, чтобы наши побыстрее разобрались с осточертевшими нацистами. Некоторые даже укоряли союзные войска за излишнюю гуманность – Освободительная армия, например, никогда не вела огонь по украинским подразделениям, расположенным в жилой застройке, стараясь выкурить их штурмовыми группами. Но такая гуманность оправдывалась сторицей – население оккупированных нацистами и освобождённых нашими городов встречало наши войска как своих спасителей.

– Скоро, малыш, – улыбнулся Владимир Григорьевич. Нижняя часть лица его была закрыта медицинской маской, но Надежда угадывала его улыбку по лучикам морщинок в уголке его глаз. – Мы побеждаем, это уже и