Неотправленные письма - Олег Юрьевич Рой

– Долатываю уже, – ответил Сергей Нисонович. – Парнишка крепкий оказался, плюс кто-то грамотно шину наложил и руку зафиксировал. Ну и девочки наши молодцы, хорошо блокаду провели.

– Поработали на славу, – согласился Владимир Григорьевич. Он подошел к Надежде и присел рядом с ней на корточки: – Ты как? Очень устала?

– Да как-то не особо, – ответила Надежда, немного лукавя, – сейчас, когда основная работа завершилась, усталость разливалась у нее по телу, но, с другой стороны, Надежда ощущала какую-то странную бодрость – адреналин все еще насыщал ее кровь. Потом, конечно, будет откат, и завтра она будет засыпать на ходу…

– Могу сказать Грише, чтобы отвез вас с Катей, – предложил Владимир Григорьевич. – Или этого, новенького, попросить… Николая, правильно?

– Ты так говоришь, будто его к тебе в госпиталь направили, – улыбнулась Надежда. – Кстати, как там Джулия?

– Итальянка? – уточнил Владимир Григорьевич, на всякий случай. Надежда кивнула. – Спит в сестринской на свободной кушетке. Вымоталась с непривычки, но держалась молодцом. Один раз только ей плохо стало, когда парня привезли со вскрытой черепной коробкой.

– О Господи, – испугалась Надежда. – Умер?

– Нет, но состояние критическое, – ответил Владимир Григорьевич. – Завтра попробуем отправить на Большую землю, здесь мы его не вытащим. Отправим ещё пару тяжей, всего человек пять, остальных позже. У них там с транспортом тоже не так, чтобы очень… прости, вечно я тебя гружу своими проблемами…

– Ну что ты. – Надежда протянула руку и погладила мужа по небритой щеке. – Ты мой муж, твои заботы – мои заботы. А тем более сейчас. Все это, – она кивком головы показала на Сергея Нисоновича, который с сестрами перекладывал на носилки прооперированного бойца, – наши общие проблемы.

– Рад это слышать, – сказал муж Надежды. – В смысле, мне так важна твоя поддержка. Без неё я бы ничего не смог бы.

– Смог бы, – возразила Надежда. – Но вместе лучше.

– Так что, попросить Гришку отвезти вас? – спросил Владимир Григорьевич. – А то я видел, что Катя уже в сестринской укладывается, а у неё дети дома. Вот чёрт…

– С Вовкой все в порядке. – Надежда понимала мужа без слов. – Он в Донецке, там узнали, что у нас стреляют, и решили задержать в городе.

– Фуф, прям от сердца отлегло, – вздохнул Владимир Григорьевич. – Вовка хоть и взрослый уже, а всё равно тревожно за него.

– И за Катиных не беспокойся, – добавила Надежда. – Даша справится. А Гришку гонять незачем – он наездился сегодня, могу поспорить, спит сейчас в своей гвардии буханке как убитый…

– А ты как же? – спросил Владимир Григорьевич.

– Прикорну у тебя в ординаторской, – предложила Надежда и нахмурилась. – Кстати, у тебя же ксерокс в ординаторской стоит?

– Ксерокс? – удивился Владимир Григорьевич, но потом вспомнил: – А, ты говорила. Ну да, бери и пользуйся. Тонер в нем свежий, внутри пачка бумаги, почти полная – пользуемся мы им здесь нечасто. – Он зевнул, прикрыв рот ладонью в перчатке, покрытой запёкшейся кровью. – Я пока поработаю ещё, надо обобщить сегодняшний опыт…

– Поспать тебе надо, а не опыт обобщать, – с нежностью сказала Надежда. – Но я ж тебя знаю. Пойду ксерить письма, потом подожду тебя, поспим вместе. Муж ты мне или не муж?

– Муж, конечно, – улыбнулся Владимир Григорьевич.

– Ну вот, а супруги должны спать вместе, – добавила Надежда. – Даже если спать приходится в ординаторской на стульях, одолженных из Катиного клуба.

* * *

Каретка старого ксерокса медленно ползла под крышкой агрегата. Выбивающийся из-под крышки свет заставлял двигаться тени по стенам ординаторской. Другим источником света была допотопная настольная лампа на шарнире, прикрепленная кронштейном к старому письменному столу у стены. На столе разложены письма; некоторые из них уже скопированы, копии стопочкой сложены отдельно. Другие всё еще ждут своей очереди. Рядом со столом стоит Надежда Витальевна, и у нее в руках очередное письмо, для которого пока не нашлось конверта.

Старенький ксерокс работает медленно, настолько медленно, что Надежда, помимо воли, бросает взгляд на лист бумаги, который держит в руках. Лист чуть надорван с краю, но текст не повреждён. Почерк автора письма напряженный; кажется, он старательно выводил каждую буковку, чтобы письмо было легче читать. Так пишут незнакомым людям – те, с кем ты состоишь в регулярной переписке наверняка могут разобрать почерк своего корреспондента.

В этом есть большой плюс – не надо разбирать чужие каракули, письмо легко читается. И с самого начала написанное заставляет Надежду удивиться:

«Рядовой такой-то роты такого-то батальона такой-то бригады Орешкин. Прошу вас передать это письмо медсестре вашего госпиталя. Особые приметы: светло-каштановые волосы, карие глаза, рост не выше метр шестьдесят, очень красивая…»

«Потрясающе точные приметы, – мысленно улыбнулась Надежда. – А письмо, случаем, не в наш ли госпиталь направлено?»

Она перебрала конверты и вскоре нашла нужный. Ксерокс тем временем остановился, и Надежда, подняв крышку, перевернула лист предыдущего письма, прикрыла крышкой и вновь запустила копирование. Конверт, где адресом получателя был военный госпиталь, оказался один – и госпиталь этот, действительно, был именно тем, которым заведовал Владимир Григорьевич. Чудны дела Твои, Господи… что там дальше?

«Здравствуйте, дорогая незнакомка, – писал Орешкин. – Меня зовут Виктор, я рядовой мотострелковых войск, и недавно я побывал в Вашем госпитале. Ну, то есть как побывал – меня контузило и я на время потерял возможность двигаться, слышать и говорить. У вас, наверно, много таких, но мне кажется, вы меня запомнили. Хотя, может быть, я зря надеюсь на это – через Ваши нежные, заботливые руки проходит столько раненых, куда более тяжелых, чем я, а я не такой уж запоминающийся – обычный контрактник, такого даже в парадную коробку не поставишь…

Я пробыл в вашем госпитале три дня – без движения, не слышащий, не могущий говорить. Сразу было ясно, что меня переправят в тыл, поскольку неврология явно не профиль вашего госпиталя. Так и получилось – меня эвакуировали, а потом довольно быстро вернули в строй. Спешу сообщить, что я признан годным к дальнейшему прохождению службы и уже вернулся в свою часть. Но…

Вы ухаживали за мной с первого дня моего пребывания, а я мог только любоваться Вами и не мог даже высказать своего восхищения. Я встречал много красивых девушек, но Вы – совершенно особенная. Не знаю почему, но я всё время думаю о Вас. Я ничего о Вас не знаю, я не знаю Вашего имени и даже не слышал Вашего голоса, и всё равно – Ваш образ передо мной