Сторож брата. Том 1 - Максим Карлович Кантор

Однако в тот день Паша никого не встретил.

Третий день привел разведчика в московский паб «Индюк и морковка», ресторан, устроенный на манер одноименного паба на Коули-роуд в Оксфорде. Москва прежде тянулась к западной культуре — сохранились оазисы английской, французской, итальянской кухни и атмосферы. Деревянные столы и стойку скопировали точно, но подавали отнюдь не камберлендские сосиски, виски предлагали сортом повыше.

— Вам бифштекс какой прожарки? Медиум?

— Мне картошку, — сказал Паша.

— На гарнир картошечку. — Официант сделал пометку в блокноте. — Печеную или фри?

— Одну картошку. А бифштекса не надо.

— Могу предложить омара.

— Омара? — Паша обмер. — Нет. Мне, пожалуйста, только картошку.

— Только картошку?

— Картошку! Да, картошку! И стакан воды.

— Пришли, значит, картошку поесть? Как на вокзал?

— Картошку дайте, пожалуйста.

— Гарнирами не торгуем.

Пожилой человечек с гладкими щечками-яблочками вступился за отверженного. Когда говорил, щечки-яблочки розовели и прыгали, маленькое личико пожилого мальчика смеялось.

— Мой добрый друг, — обратился пожилой мальчик к официанту, — я тоже попрошу картошку, и ни грамма мяса. Надеюсь, не всех принуждают есть убитых животных? Или в стране Путина ввели принудительный каннибализм? Украинцев тоже едите?

Седой мальчик тихо засмеялся.

— Вижу, тоже веган, — сказал пожилой мальчик Паше. — Разрешите присесть за ваш столик. Как одиноки мы, люди с совестью, в царстве убийств!

Паша узнал сотрудника «Радио Свободы», Влада Цепеша, ему портрет описали в деталях.

Пожилой человечек со щечками-яблочками — это русофоб, вегетарианец и сатанист. Зачем сатанисту быть вегетарианцем? Перепутали, наверное.

— Я вас знаю, — сказал Паша. — Вы — Цепеш, да?

— Удивлен, что имя известно в этой юдоли слез.

— Вы русофоб? — спросил Паша, чувствуя, что отрабатывает задание. — И сатанист?

— Воплощаю все ненавистное вашей казарме. Гомосексуалист, вегетарианец, демократ, противник империи и христианской догмы. Конечно, сатанист, но почему вас это шокирует?

— Не может быть, — ахнул Паша. И подумал: «Он так шутит».

— Мой добрый друг, — играя щечками, Цепеш смеялся. — Я давно отряхнул прах православного барака с копыт своих.

Зал «Индюка и морковки» наполнили люди, воодушевленные убеждениями, даже внешне они отличались от одноклассников и родственников Паши Пешкова, субъектов с блеклыми лицами.

— Тратишь время на тупого москаля. Продукт системы, не более, — сказала крупная женщина с очень толстым носом, на котором сидело маленькое пенсне. Плюхнулась на стул подле Цепеша.

Мальчик со щечками-яблочками рассмеялся.

— Дадим рабу шанс. Перед вами Дуня Железняк. Перевела на русский язык маркиза де Сада.

Железняк и Цепеш сообщили Паше, что издают в Париже юмористический журнал «Дантес» — разоблачают русскую культуру.

— Зачем про Дантеса? Он Пушкина убил. Зачем переводить маркиза де Сада? — спросил Паша.

Мадам Железняк скрипела стулом, усаживаясь плотнее. Это была рослая женщина, и стул кренился.

— Чтобы расшатать ваши скрепы.

Разговоры текли по «Индюку и морковке», расплескивались по столикам, разливались меж тарелок с бифштексами.

— Они нас называют «иноагентами», эти крепостные. У крепостных — скрепы, у нас, иноагентов, — свободный мир. В Тель-Авиве и Лондоне ждут иноагентов! Вы куда? Мы — в Тбилиси. А мы к друзьям в Тоскану. Нас позвали в Ереван, оттуда переберемся в Лондон: формируется правительство в изгнании.

Вот оно! Правительство в изгнании! Паша запоминал детали.

Самым популярным направлением был Берлин. «Мы там нужны, как никогда, — говорили клиенты «Индюка и морковки», — наше мнение решит все». Многие были уверены, что Берлин готовит тяжелое вооружение для передачи Украине: начнется война, и в Украину отправятся танки «Леопард». Экзотический зверь был чрезвычайно популярен в «Индюке и морковке». Паша фиксировал каждое слово — разведчик перемещался по залу, подхватывая обрывки бесед.

Клиенты «Индюка и морковки» называли себя «новыми декабристами», они говорили друг другу, что «сто честных офицеров» (как двести лет назад на Сенатской площади) спасут Россию.

— А что Тохтамышев? Ну, как всегда — сегодня в Оксфорде, завтра в Париже! А Карл Проффер? Он святой. Но вкус у Мари-Эжени не изменился. Ей подавай Кастеллуччи, больше ничего не станет смотреть. Вы в этом году на Берлинале? Но Порталезы признают только Канны. Как, Серебренников тоже? Зыков выступает?

Паша слушал, запоминал, но не понимал. Посетители описывали авангардные спектакли, в которых на сценах совокуплялись скелеты и стены поливали кровью, здесь всем нравились произведения Жана Жене, которого в России запрещают, потому что он был гомосексуалистом, вором и фашистом. Все говорили, что радикальное творчество победит тиранию, а значит, чем больше нарисуют квадратиков и полосок, тем скорее покончат с Россией. Но почему все это должно сплотить благородные сердца, Паша не понимал, не хватало разума. Паша видел, что перед ним общество, объединенное общей идеей, но какой? Видимо, есть какой-то секрет, который разведчик должен постичь. Скажем, монахи заодно, потому что в Бога верят. А коммунисты заодно, потому что верят в коммунизм. Ну, хорошо, рассуждал голодный Паша, вот, допустим, монастырь. В Бога я не верю, но в монастыре исповедуются в грехах и клянутся любить всех людей. Это же хорошо. А как можно любить Дантеса? Как может эстетика маркиза де Сада объединить людей? Чего я не понимаю?

Слово «эстетика» Паша заимствовал из разговоров Наталии Мамоновой, которая сама нетвердо знала, что слово значит, но слышала его от Марка Рихтера. Как бы там ни было, но противоречие Паша подметил: если нравится садизм, то должна нравиться война на Украине.

Наверное, им деньги за это платят, сказал себе завистливый голодный человек. Они же иноагенты. И тут же горестно подумал: нет, не в деньгах дело. Здесь все искренне.

Помимо Дантеса, Люцифера и маркиза де Сада, было необъяснимое, что усугубляло Пашино отчаяние. Бездомный цыган, стукач на скудном окладе — ощущал, что дело не в деньгах. Да, богатые жрут в три горла, а ты — бедный стукач, и поэтому ешь картошку. Но суть не в еде! Дело в душевном комфорте, который дает чистая совесть. Души у этих людей были покойны: Паша видел по радостным лицам, что клиенты ресторана уверены в своей правоте. Взволнованы, встревожены, но уверены в том, что правда на их стороне. Как так? Ведь все — наоборот, и, если по-честному, то именно у Паши должно быть покойно на душе! Паша любил Родину, любил покойную маму, любил деревню, где жила дряхлая бабушка, — а эти люди не любили ничего на российской земле, презирали окружающее, дружили с ворами, обокравшими Родину. И однако именно Паше было одиноко и холодно у себя на родине, а им было хорошо. Вот его совсем никто нигде не ждал, он спал на вокзале, а они обнимали друг друга, они терлись щеками, они заливисто хохотали, узнавая друг друга издалека.

— Из Парижа? Рамбуйе видели? Мы с Астольфом на рю дю Бак… Пока тянем лямку здесь, подождем недельку. Зыков приехал? Но через неделю отбывает в Вашингтон.