Рыжая полосатая шуба. Повести и рассказы - Беимбет Жармагамбетович Майлин
И отец, умиротворенный и уже снова добрый, притягивал мальца к себе, гладил, ласкал, а потом долго сидел и тянул крепкий крутой чай.
Черный бородач еще недавно жил точно так же. Теперь, возвращаясь с работы вместе со всеми, он заходит в колхозную столовую, садится за стол и терпеливо ждет, когда его накормят. Женщина-подавальщица не бросается к нему, как к самому старшему, а разносит по порядку, будь то ребенок или молодуха. Старики покрякивают, покрикивают. Когда-то, бывало, восседали они во главе дастархана1, и им подавали баранью голову на деревянном подносе -знак почета и особого уважения. Видно, об этом сейчас вспомнил Конысбай. Вздохнув, повернулся к подавальщице и попробовал улыбнуться:
- Сношенька, дорогая, и про нас не забудь...
Время обеденное.
Солнце палит нещадно.
Чуть дует горный ветерок, вода в арыке покрывается рябью, высокие травы вдоль него колеблет ветер. То тут, то там глаз отмечает кусты и небольшие деревья: то ли их насадили, то ли они сами по себе выросли - никто этого не знает. Вместе с Амиржаном подходим к дереву, устраиваемся в тени, ближе к арыку и начинаем беседу:
- Ну, Амиржан, рассказывай...
- О чем же?
- Кто ты такой? Чем занимаешься? Почему не работаешь в колхозе?
1Тут в значении праздничного стола.
Надвинув шапку на лоб, глядя на снующих возле столовой людей, он молчит и о чем-то напряженно думает.
Из столовой выходит Рабига вместе с остробородым плотником. На ходу что-то объясняет или наказывает. Плотник слушает и кивает головой.
- Твоя жена начальником, что ли, у них?
- Да... бригадир.
- Это хорошо! Бойкая она, активная.
- Э, что тут говорить, активистка!.. - почему-то вздыхает Амиржан.
И усмехается, недовольно щурясь. Под глазами его появляются складки: он сидит, пощипывая травку, и о чем-то думает. Потом вздыхает и говорит:
- Тогда уж наберитесь терпения и выслушайте до конца всю мою исповедь... - Он опять задумывается. -О детстве своем говорить не буду. Длинная это история. Всего не перескажешь. Отца не помню. Мать тоже умерла рано. Меня взял к себе дядя - брат отца. Был он батраком, а меня отдал в подпаски к баю Дутбаю. Был Дутбай не очень богат, но жаден и скуп непомерно. А зол, как зверь. Я и сейчас еще во сне вскакиваю, когда мне снится его трость. Наверное, я и сам был виноват кое в чем - конечно, молод, горяч -коня мне бай не дал, так пешим я и пас отару. Ну, а кто боится пешего? Раз волк средь белого дня разорвал жирного валуха. Что делать? От слез глаза у меня опухли. К. ругани, побоям давно привык. Одна была дума: лишь бы до смерти не забил. Пришел... В гневе у Дутбая-собаки обычно глаза краснели. Еще издалека он начал хрипло лаять на меня. От страха я ничего не соображал, застыл на месте, рот разинул. Потом поднял на него глаза да и обмер: он подходил, ухмыляясь и скаля зубы. Особенно здорово он драл меня за уши, поэтому я зажал их обеими руками. Ударил он меня прямо с ходу в скулу так, что в глазах потем-
нело. Кто-то крикнул: <Байеке, пощадите! Смилуйтесь!> Но бай ничего не слышал. По щекам моим струилась кровь. Я только потом почувствовал: он повыдрал все волосы у меня на висках. Волосы, конечно, отросли, но - как видите - седые. Было мне тогда лет шестнадцать-семнадцать. Ушел я от Дутбая, разыскал дядю-батрака и нанялся к его же хозяину. Это был уже крупный бай, его звали Баймаганбет. Все четыре сына учились в русских школах. Не только батраки, весь аул, даже вся округа гнули на него спину. Меня определили по дому. Вместе со мной батрачил тогда и Даукара, нынешний председатель колхоза. Он уже тогда был сильнее, выносливей, смелее меня. Упрямый был к тому же: все норовил сделать по-своему. Я не хвалю его, я говорю, как было. Оскорбил он как-то младшую жену бая, зловредную бабенку, ну и избили его. То есть так измолотили беднягу, что никто уже не думал, что он выживет. Вскоре после этого Даукара исчез. Ушел ночью, и с концом. Потом уехал в родной аул мой дядя Даулбай и тоже больше не вернулся. Позже узнали: решил он жениться на дочери бедняка и жить у ее родителей, то есть стать, как у казахов говорят, зятьком-щенком...
***
Группа молодых женщин вышла из столовой и уселась в кружок в тени на зеленой травке. Они о чем-то шептались: перемигивались, подталкивали друг друга, должно быть, над кем-то посмеивались. Чуть поодаль стояли несколько парней и увлеченно беседовали. Однако игривый смех молодух вывел из себя большеротого джигита.
Он крикнул им:
- Эх, расшалились, бездельницы!
Молодухи рассмеялись еще громче. Парни демонстративно отвернулись и, презрительно пожимая
плечами, продолжали беседовать. Но тут одна из хохотушек завела высоким, чистым голосом песню, которую, вероятно, сама и сочинила. И все вокруг невольно прислушались:
Мы смеемся над тобой, хвастун-джигит.
По равнине золотой табун бежит.
Нынче девушки прославились трудом, Не найдешь себе жены, болтун-джигит.
Услышав эту песню, Амиржан встрепенулся. Хмурые брови раздвинулись, на лице появилась улыбка.
- Ишь ты... на этого большеротого чертовка мстит... Подождите, послушаем...
И Амиржан даже шею вытянул. А большеротый, словно не желая его разочаровать, вдруг повернулся к женщинам, подбоченился, задрал голову и пропел:
Умолять я вас не стану, хоть умру.
Крикливой и ленивой бабы не хочу.
Ни одна не устоит красотка.
Если встретится со мной лицом к лицу.
Молодки зашушукались и склонились друг к другу, и через мгновение девичий голос снова запел:
Нынче девушек, джигит, не проведешь.
С трудоднями лишь теперь жених хорош. Кому нужны твоя краса, твой блеск и лоск, Коль славы и почета ни на грош?!
Большеротый так обиделся, что отвернулся.
Амиржан, весь поглощенный этим спором, пробурчал: - Ах, шайтан!.. Проиграл бедняга... Не нашелся!
Казалось, будь он на месте большеротого - до самого вечера проспорил бы без устали.
Я напомнил ему про его обещание. Он вновь нахмурился и задумался. Потом опять начал говорить:
- Чего я только не пережил? В шестнадцатом году по указу белого царя взяли меня на тыловые работы.
Мерз зимой в студеных бараках, пилил дрова, рыл окопы. Никто из нас не надеялся вновь увидеть родной край. Но человек
