Рыжая полосатая шуба. Повести и рассказы - Беимбет Жармагамбетович Майлин
А так как Айранбай и сам не придавал значения бабьим пересудам, то он предпочел бы, чтобы и другие поступали точно так же. Кемельбай мог бы и услужить ему. Каждый раз, думая об этом, Айранбай испытывал странную досаду. В последнее время это ощущение все чаще посещало его. Не раз уже, обидевшись, Айранбай про себя решал больше не знаться с Кемельбаем, но, хорошенько выспавшись, тут же забывал и про обиду, и про это свое решение и отправлялся к нему на кумыс. У Кемельбая была к тому же такая особенность: чуть заметит, что Айранбай дуется, так сразу начинает лебезить, заискивать, а сынишке-несмышленышу говорить: <Ты поздоровался с дядей?>, <Ну-ка, подай своему дяде кумыс!> После этого в душе Айранбая улетучивалась всякая обида, и он считал себя даже счастливым, имея в родичах такого богатого и уважаемого человека, как Кемельбай.
И на этот раз Айранбай пытался утешить себя, считая все это обычным недоразумением, однако вместо утешения упорно всплывало глухое раздражение. И причиной тому была уже не Раушан, как ему хотелось бы, а сам Кемельбай. И сразу же вспомнилось то, что в комиссию, которая обложила его налогом с несуществующего урожая, входил Кемельбай. А уж он-то прекрасно знал, что у Айранбая нынче ничего не взошло, что не вырастил он даже и горсти проса. Об этом он толковал шесть месяцев -каждый раз, когда приходил к Кемельбаю пить кумыс, затевал этот разговор. Те, кто засеяли десять-двадцать клинов земли, легко рассчитались с налогом, а Айранбай попал неожиданно в беду, и в этом он прежде всего винил Кемельбая. Когда аулнай приезжал за налогом, Айранбай бросился к родичу и высказал ему в лицо немало горьких слов. А теперь Кемельбай ему даже клочок кожи пожалел. Это вконец вывело из себя Айранбая. Он выковырял из-под губы насыбай, щелчком отшвырнул его и спросил:
- Так его дома, что ли, не было?
- Был.
- И не приказал дать?
- Жди! Прикажет он... Как раз он-то, твой родич, и сказал: <Эти попрошайки и нас скоро по миру пустят...> Но ты разве мне поверишь? Ты только ругаться горазд. А сам ничего не видишь, не понимаешь. Ведь Кемельбай и обложил тебя налогом. Да, да! Вчера сноха Маржан пила у них кумыс, и он, твой родич, говорил :<Что для него десять пудов зерна?! Он за работу больше с нас содрал>. Слышал?.. А что он нам давал? Всю жизнь шьешь ему, а гнилой нитки от него не получили...
Айранбай вздохнул:
- Псы разве добро помнят?
Распутав жильные нитки, он вновь принялся за шитье. Мысли его витали далеко. Стал припоминать он все добро и зло, доставшиеся на его долю от Кемельбая и разных других баев.
Все его прошлое - мрак. И не было, пожалуй, в этом мраке ни одного светлого лучика. Сколько себя помнит, постоянно он тянет жилы на Кемельбая и ему подобных, а ничего за свои труды не нажил. Даже неизвестно, что он сделал, чего добился, на что потратил силу, здоровье, старание... Думая так, Айранбай вдруг вспомнил инструктора, приезжавшего в аул неделю назад. Совсем еще юнец, а как начнет говорить - так и не запнется. Каждое второе слово -про бедняков, про то, что плоды их трудов достаются баям. Кто пасет байский скот? Бедняк! Кто косит богачам сено? Бедняк! А кто пользуется этим сеном? Бай! Бедняк работает, богач блаженствует. Вот и думай, бедняк, как и что! Пораскинь мозгами-то!..
А ведь верно сказано. Айранбаю сейчас сорок. Пусть первая половина жизни не в счет, но двадцать лет подряд он вкалывает без отдыха. А что он нажил?
Надрывается днем и ночью, а все не сыт, не одет, не обут. А Кемельбай за всю жизнь пучок травы и то не нарвал. А живет в достатке, в довольстве, и всего-то у него вдосталь...
Долго думал Айранбай и пришел к выводу: <Труд бедняков присваивает себе бай. Инструктор прав>. И эти свои мысли ему захотелось выразить словесно, чтоб утешить жену.
- Жена! - торжественно сказал Айранбай. - С Кемельбаем я окончательно порвал. Отныне мы с тобой и к двери его не подойдем. Бог даст, с голоду не пропадем. Запишемся в каменесы1. Нынче бедняк в чести. Сейчас только и слышно: <Кедей!>, <Кедей!>. Каменесы прокормят нас не хуже Кемельбая. Власти их в беде не оставят.
Раушан повеселела. Сказала дочери:
- Принеси кизяк, зрачок мой. Отец, наверно, проголодался. Чай хоть сготовлю ему.
Айранбай встрепенулся, словно сбросил с плеч тяжкий груз и только что пришел в себя. Улыбаясь жене, он затянул озорную песенку <Кукушка>:
Закуковала кукушка под окном.
Затопотал копытами мой конь...
1924 г.
ЖЕНИХ
Смерть Биганши особенно тяжело переживали трое: Жуматай, Садык и Байбосын. Жуматай - муж Биганши-покойницы; Байбосын - ее единственное кровное дитя; Садык - самый близкий и любимый из всех деверей.
Правда, переживали эту потерю каждый по-своему: Жуматая главным образом удручало то, что он остался вдруг без бабы и вынужден лежать в постели один; Байбосын лишился ласковой и доброй матери; а Садык горевал просто потому, что потерял сердечного друга, искреннюю женщину, к которой был привязан всей душой.
Умерла Биганша скоропостижно и безвременно: было ей всего двадцать три года. Среди сверстниц выделялась она красотой: тугие, красные, как яблоко, щеки, чистые черные глаза, и сама тонкая, гибкая, как тальник. Выдали ее замуж за Жуматая в четырнадцать лет. До двадцати она не заботилась ни о себе, ни о хозяйстве, ни о доме. Считала по наивности, что единственная обязанность замужней женщины - спать с мужем и беспрекословно исполнять все его желания и прихоти. И сам Жуматай тоже думал так. Ни разу в жизни он не сказал связно хотя бы несколько слов, ни с кем по-человечески не поговорил, все время угрюмо молчал, нахмурив брови и опустив плечи. Случилось горе - он не горевал по-настоящему,
