Демократия, не оправдавшая надежд - Александр Владимирович Быков
– Да уж как-нибудь договоримся, с кадетами и эсерами договорились, и с этими сладим с божьей помощью.
– Вон, смотри-ка под елкой что-то чернеет? Ящик! Давай, подсобляй вытаскивать.
– Не по-нашему написано.
– Так разберем на вкус.
Напарники сбили топором крышку, обнаружив под ней консервы. Один из крестьян только что найденным штыком вскрыл банку, потекло что-то желтое и липкое. Он попробовал языком с лезвия.
– Вкусно, черт её дери, как сливки с сахаром, только гуще.
– Они и есть, сгущённое молоко называется, никогда не пробовал, но слышал не от одного, очень хвалили. Дай-ка сюда, я пригублю!
Напарник припал к банке и насладился невиданным в здешних местах вкусом.
– Без хлеба много этого не съешь. Давай, дели все пополам, да поедем дальше, не мы одни тут промышляем. Может, еще чего перепадет.
В тот же день передовые части РККА вошли в Шенкурск. В штаб армии к командующему Самойло была отправлена телеграмма о взятии города.
– Продолжайте наступление на Шеговары и далее, вплоть до Двины, согласно разработанному плану, – пришел быстрый ответ.
Куда там! Ворвавшись в опустевший город красные первым делом поспешили за трофеями и похлопотать насчет жилья. Каждый хотел устроиться поудобнее и получить как можно больше. Преследовать отступающих союзников никто не спешил. Это отчасти спасло ситуацию и позволило белым закрепиться на рубежах у деревни Выставка в низовьях Ваги.
Трофеев было настолько много, что командование красных опешило. Надо все описать, поставить под караул и сдать по описи в штаб армии. Однако, ребята красноармейцы искренне полагали, что сначала, по старой военной традиции, город должен быть отдан на милость победителю.
Часть домов, что побогаче, была брошена жителями, ушедшими в обозе с союзниками. Все, что осталось дома: мебель, обстановка, припасы достались победителям.
Пулеметная команда, заняв добротный мещанский дом, обнаружила в кладовых ящики с консервами, галетами, маслом, сгущенным молоком, шоколадом и финиками. Ничего подобного красноармейцы раньше не пробовали. Ели, кто сколько может.
К вечеру большая часть команды пулеметчиков потеряла боеготовность. Сначала бойцы ждали своей очереди в нужник, потом уходили оправляться прямо на снег во дворе. Желудки, не привыкшие к хорошей пище, оказались не в силах справиться с обильной едой. У кого-то началась рвота, кто-то побрел в санчасть. Страдающим давали древесный уголь и морили голодом.
– Откуда, молодцы? – Спросил военврач.
– Пулеметная команда, – выдавил из себя больной.
Договорить он не успел, острая боль согнула солдата пополам.
– Все ясно, – сказал военврач, – вам повезло, товарищи красноармейцы. Интервенты оставили нам прекрасно оборудованные госпиталя, целых два. Думаю, в течение пары дней недуги на почве обжорства мы вылечим. Исключительно голодом! Этих пулеметчиков поместить в отдельную палату, чтобы другим воздух не портили.
История получила огласку, и с тех пор в Шестой армии всех, кто страдал поносом стали называть «рота пулеметчиков».
Обжорство оказалось не единственным пороком, на время уничтожившим боеготовность красных отрядов. В одном из складов солдаты обнаружили глиняные кувшины. Сначала бойцы подумали, что там подсолнечное масло, но когда вскрыли крышку, помещение наполнил запах диковинного алкоголя.
– Эх, пропадай душа! Не поминайте лихом, если что! – Крикнул стрелок из Вологды и припал губами к кувшину.
– Дай сюда! – Вырвал у него сосуд бывший балтийский моряк, попробовал, крякнул. – Братцы, да это же чистейший ром! Когда мы при старой власти ходили в теплые моря, нас таким напитком регулярно потчевали.
– Беляки называли его жидкой храбростью, – сказал местный житель, сочувствовавший рабоче-крестьянской армии и выпущенный из тюрьмы по случаю смены власти, – но употребляли его и как лекарство против «испанки», особенно англичане, это их склады.
К вечеру 25 января на улицах города стало людно. Красные солдаты, приняв на грудь жидкой храбрости, искали приключений. Не обошлось и без грабежей. Правда, у новой власти это называлось реквизицией. Полиции не было, все чины ушли с белыми, следить за порядком оказалось некому.
– Бабу хочу, – кричал бывший балтийский матрос, – с сиськами, и чтобы задница побольше, я субтильных терпеть не могу!
– Есть такие, – тут же заметил местный, – в женском монастыре немало подходящих баб, хватит им быть христовыми невестами, пора познакомиться с настоящими мужиками. Верно говорю, ребята!
– Веди в монастырь! – Загалдело пьяное воинство.
Далеко не все местные жители покинули город. Некоторые, втайне сочувствовавшие Советской власти, восприняли приход красных, как свою личную победу. Они вышли на улицы и присоединились празднику живота. Другие, наоборот, затаились в своих домах, ничего хорошего они не ждали. «Вслед за войсками в город обязательно придут чекисты из Вельска, – думали жители, – некоторые из них местные, сбежавшие еще в августе. Они хорошо знают город и всех его обитателей. Ждать пощады не стоит, но пусть грабят, лишь бы не арестовывали». Что получше было уже припрятано, увезено к родственникам в деревню или надежно укрыто в подполье. Сразу с налету не найдешь.
Две девушки из числа добровольцев, служивших в госпитале женского монастыря не смогли уйти вместе с белыми: у одной в городе оставалась больная мать, у другой братья и сестры, мал мала меньше. Настоятельница, неделю назад принимавшая генерала Айронсайда, предложила им укрыться на первое время в обители под видом послушниц. Девушки согласились и быстро сменили свою медицинскую форму на черное одеяние.
Ближе к ночи у ворот монастыря собралась толпа.
– Отворяй поживее!
– По какому делу?
– К вечерне спешим, – крикнул бывший матрос.
– Служба закончилась!
– Ну, значит, к заутренней.
– Утром и приходите, здесь пьяным нечего делать.
– А вот это ты зря, – крикнул кто-то из толпы, – мы знаем, что надо делать! – Открывай немедленно, иначе выломаем ворота и разнесем все к той матери.
Калитка отворилась, испуганная монахиня-стражница посмотрела на пьяную толпу.
– Побойтесь Бога!
– Так Бога ж нет, – крикнул бывший матрос, – налегай ребята!
Толпа ломанулась в калитку, оттолкнув привратницу. В ту же минуту монастырь ожил, оказалось, в кельях не спали. Инокини, кинулись бежать в нижние клети, надеясь отсидеться за массивными коваными засовами. Кто-то успел закрыть двери и затаиться, кого-то схватили на полпути.
– Бабы-то ядреные, чай, – кричал бывший матрос, – берегли себя для Христа, а достанутся нам.
Он схватил за подол пробегавшую мимо монахиню.
– Покажись, христова невеста.
Та с ненавистью глянула на матроса.
– Зенками-то не крути, не поможет, – крикнул он, – шагай за мной в келью, будешь ублажать представителя мирового пролетариата. Слышала, все бабы в Советской республике – народное достояние, кто захотел, тот и пользуйся.
Монахиня закрыла лицо руками, зарыдала.
– Поживей, мочи терпеть нет. Ребята, кто со мной, в очередь!
Нашлось еще двое. Несчастную инокиню потащили в келью и там, раздев донага, гуртом и надругались.
– Вот так-то оно будет лучше, – пьяный от вина
