Евгений Анташкевич - 33 рассказа о китайском полицейском поручике Сорокине
– Нет, я родился в Петербурге. Мама оттуда. Одесса была раем для евреев, лучше, чем Варшава, Львов и Вильно. Мой папа, Моисей Розенталь, нашёл… ему нашли её там!
– Почему? – Сорокин перебил Иванова, он этого не хотел, боялся, что тот остановится, всё, что Иванов рассказывал, было ужасно интересно. Он никогда ничего такого не слышал, кроме того, что Россию продали евреи и большевики.
– Что почему? – Иванов остановился. – Почему мой папа нашёл маму или почему Одесса рай для евреев?
– Почему Одесса рай для евреев?
– Потому, голубчик, что построил Одессу француз граф де Ришелье, внучатый племянник того самого Ришелье, помните? Три мушкетёра?
Сорокин кивнул.
– …а сделали Одессу евреи! Вам интересно?
Сорокин снова кивнул.
– Ришелье доказал императору Александру Первому, что Одесса должна быть свободным торговым городом, а еврейские контрабандисты сделали этот город баснословно богатым и сами сделались богатыми: табак из Турции, оливковое масло из Греции, финики из Каира, парча и тафта из Персии, померанцы из Марокко, вина из Испании и Италии, и всё это, заметьте, – якобы из Парижа! Ха-ха! А самыми богатыми людьми сделались полицейские! И никаких, боже упаси, я имею в виду евреев, талантливых музыкантов и математиков, это всё потом. Потом их дети сделались глазными врачами и адвокатами, пианистами и скрипачами! И революционерами! Папа ненавидел моих друзей, он знал, как старый мудрый еврей, что эта дружба с секретами добром не кончится. А я бес из Достоевского! Читали?
Сорокин помотал головой.
– Не успели! Но ничего, если и не прочитаете, так ещё насмотритесь! И он оказался прав – мы подготовили это землетрясение… – Иванов постучал папиросой о стол и сунул её в рот. – Мои родители похожи на родителей Аркадия Базарова, только вот не пришлось им ходить на мою могилку… Они похоронили меня, как только меня отправили в ссылку… Представляете, где Петербург и где Охотск? Столько нет бумаги склеить карту, и в комнате для неё не будет места, надо ломать стену… И когда они себе это представили – они умерли, и теперь я не могу сходить на их могилку…
Сорокин слушал, молчал и мысленно представил своих родителей, от которых и могилы не осталось.
– Поэтому я не хожу ни в какие собрания: ни еврейские, ни революционные… И вам не советую! Я хочу быть свободным, как англичанин, и завидую вам, что вы знаете английский язык – это основа свободы и осознания себя хозяином метрополии… Им наплевать на другие языки, и на всех им наплевать! Это их императив! Они свободны, как никто! За это я их не люблю!
Сорокин удивлённо вскинул на Иванова глаза, в его словах было противоречие. Иванов это увидел и хотел что-то сказать, но в этот момент заскрипела дверь, и в кабинет просунулось лицо Мони. Или Нони.
– Привезли! – сказал тот и начал исчезать.
– Тьфу, чёрт из преисподней! – вздрогнул и выругался Иванов. – Идёмте!
Моня и Ноня по стойке «смирно» стояли перед столом, на котором лежал раздетый труп полицейского.
– Его задавили аккурат десять дней назад. Вот! – Они расступились и со спины на живот перевернули покрытого пятнами и сильно смердевшего полицейского. – Почти не видать, но вот она – полоска и синяк! – сказал один, а другой его поправил. – Черняк!
На побуревшей шее полоска была еле видна, а чёрное пятно под затылком ещё было различимо.
– Так же, как тех! – сказали они.
– Ясно! – резюмировал Иванов. – Пойдёмте!
В кабинете Иванов сказал:
– Картина ясна, только нет ничего, кроме трупов и телеграмм госпожи Боули, чтобы приобщить к делу в качестве доказательств. Поэтому теперь надо две вещи: нужны показания кучеро́в о том, что случилось за последние две-три недели на извозе, а тут, кроме Нечаева, нам никто не поможет и… – Иванов помолчал. – Брать Митьку Плюща, он же Огурцов! Но для начала его надо найти!
Из разговора с генералом Нечаевым, которого Иванов пригласил на конспиративную квартиру, чтобы всё было тайно и не повторить ошибок, стало известно, что кучера́ Нечаева сторонились.
– Я не их! – Нечаев был серьёзен. – Ко мне ла́стятся два или три с грузового извоза из солдат, которые не забыли, что я генерал, но остальные, те, кто вас интересует, и их сторо́нятся.
– Константин Петрович, а вы не слышали, что у кучеро́в есть своя харчевня, где-то недалеко от вокзала, на путях?..
– Слышал, знаю, где находится, там и мои други, о которых я только что сказал, столуются, но мне туда незачем. Харч у меня свой, дел я со всей этой братией не вожу, а войди я туда, так сразу все и замолчат. Я для них чужой. Нарисовать? – спросил Нечаев.
Иванов пододвинул чистый лист бумаги, через минуту Нечаев передал лист обратно, на нём с военной аккуратностью был изображён план вокзала, путей и обозначено место, где располагалась харчевня.
– Я их разговоров не слушаю, если хотите, могу спросить об этом моих, тех… Только надо как-то правильно сформулировать вопрос…
– Не исчезли ли без объяснения причин какие-нибудь извозчики? За последние… – Иванов подумал, – две недели.
– Две, не больше?
– Не больше! Те, которые исчезли или сами ушли раньше, скорее всего, не могут иметь отношение к делу – ушли и ушли. Я считаю срок – с момента убийства китайского полицейского, а это было десять дней назад.
– Когда вам нужны эти сведения?
– Уже нужны, Константин Петрович, уже, но вам тоже необходимо время, чтобы поговорить…
– Я думаю, что за предстоящие два дня я этих увижу. Давайте – дня через три! Где?
– Да здесь же! Когда вам удобно, в котором часу? – Можно как сейчас!
Элеонора развернула бланк телеграммы. В ней М. Сорокин просил сообщить, куда бы ей было удобно, чтобы он писал.
«А зачем? – подумала Элеонора и плотно закуталась в плед. – М. Сорокин. Хотя конечно! Пусть расскажет, как здоровье, как себя чувствует, какие у него планы… на жизнь!» – Нора! – услышала она снизу.
– Да, Джуди!
– Иди посмотри!
Элеонора скинула с плеч слишком большой, для того чтобы идти по узкой лестнице со второго этажа на первый, плед.
«Чёртовы англичане, – с досадой подумала она, – что за обычай не топить в спальне. Как холодно!»
– Иду, Джуди! – Она поёжилась, в России всегда топили весь дом, как бы мал или велик он ни был.
Она спустилась и вошла в комнату матери. Та стояла посередине и смотрела то в одно зеркало между окон, то в другое у комода.
– Как ты находишь?
Элеонора остановилась и стала осматривать мать в новом платье, привезённом из Китая, тёмно-зелёном, из панбархата, оно сидело идеально.
– По-моему, очень хорошо! Повернись! – попросила она и зашла со стороны, так чтобы посмотреть в свете из окон: света было мало, за окнами были уже почти сумерки.
– Подожди, я включу электричество.
Большая хрустальная люстра с шестью лампами осветила комнату.
– Повернись!
Джуди повернулась к ней боком, потом спиной.
«Хороша! – смотрела и думала Элеонора. – Пятьдесят пять лет, а фигура как у статуэтки!» – Туфли?
Джуди сделала маленький шажок, платье было до пола и узкое, и дотянулась до комода, на котором стояли три обувные коробки.
– Я хочу надеть вот эти, у них не слишком высокий каблук…
– Болят?..
– Да, особенно в этот сезон…
– Чёрные лаковые… – резюмировала Элеонора, осматривая туфли. – И сумочка под них у тебя, по-моему, есть!..
– Да, принеси из гардеробной…
Элеонора вышла из комнаты. Она зашла в гардеробную и стала осматривать полки. У её матери была большая коллекция очень красивых и дорогих сумочек: театральные и побольше, бархатные, кожаные, летние из соломки, шёлковые ридикюли, сумки для пикников на длинных ручках, дорожные кофры и несессеры. Элеонора взяла чёрную лаковую сумочку, которую просила мать, и прихватила ещё две бархатные: чёрную и тёмно-коричневую: «На всякий случай!» Она вернулась и разложила всё на кровати.
– Попробуй вот эту! – Она сунула под локоть Джуди коричневую бархатную сумочку и отошла на шаг. – А к ней подходящие туфли есть?
– Есть, и сумочка и туфли, они, – Джуди показала в сторону гардеробной, – стоят слева на самом верху.
Элеонора снова сходила в гардеробную, принесла туфли и поставила их на пол. Джуди подбирала украшения.
– Мама, а ты не хочешь попробовать ту брошь, которую я тебе привезла?
– С драконами? А они не кусаются?
Элеонора улыбнулась:
– Давай примерим!
Джуди смотрела в зеркало у комода.
– По-моему, тут бы к месту… какой-нибудь поясок, не находишь?
– Нет, мама, вот! – сказала Элеонора, зашла ей за спину и стянула на талии платье. – Это совсем другой фасон.
Джуди придирчиво разглядывала себя в зеркала: она была высокая, стройная, с по-индийски гладко, на прямой пробор зачёсанными чёрными, блестящими волосами, уложенными на затылке в тяжёлый узел.
– Видишь, как китайский стиль подчёркивает твою стройность, – сказала Элеонора, – а поясок всё перечеркнёт, прямо поперёк… У китаянок тоже маленькие груди. Давай брошь!
