Княгиня Ольга - Елизавета Алексеевна Дворецкая
Вокруг засмеялись.
– Ты прав, Вигхард. – Торлейв улыбнулся боярину и опустил углы рта, подтверждая сказанное. – Человеку хорошего рода стоит поискать себе достойную невесту, даже если на это потребуется время. А ближикам Святослава не стоит спешить: при нем у нас много случаев раздобыть богатство и славу, а с тем и невест получше. Сейчас я просто один из киевских бояр, но если нам будет удача, а могу сам стать князем в очень далекой стране. Даже не знаю, из кого мне тогда придется выбирать жену!
– Я слышал, твой отец и в Киеве сесть хотел, – сказал Станибор. – Когда на греков ходили да с худым успехом воротились.
– Не совсем так. – Об этом Торлейву совсем не хотелось говорить, но уклоняться он считал недостойным. – Мой отец опасался, что Ингвару не хватает удачи, чтобы удержать всю Русь, и желал получить в управление наследственные земли Олегова рода. Он имел на это право как внучатый племянник Олега Вещего, а Ингвар получил эти права только со своей женой, Эльгой. Все зависело от Эльги, и она не пожелала разрывать державу на части. Мой отец не спорил с ее решением, и я не собираюсь. Святослав знает, что я верен ему. А державу себе я намерен завоевать там, где погиб мой отец. Арран на Хазарском море никогда не принадлежал Олегу Вещему, но Святослав дал слово, что будет принадлежать мне, если боги дадут нам удачи в войне с хазарами.
– Так вот, о войне… – Станибор переглянулся с Равданом. – Ты и твой князь молоды, вам охота отличиться…
– Покрыть себя славой… – подхватил Равдан, – мы тоже были молоды и горячи, мы помним, как это бывает…
Торлейв многозначительно опустил углы рта: еще в прошлый его приезд сюда Прияна рассказывала ему о совместных подвигах этих двоих, еще до того как один из них стал князем, а другой – его воеводой, причем отмечала, что сама знает об этом далеко не все. И не так уж они были стары: обоим не исполнилось еще тридцати пяти. Самое время для больших дел: есть силы и задор, нажит ум и накоплен опыт.
– Но неужели у Святослава нет ближиков и советчиков, зрелых умом и годами, кто сказал бы ему, что иной раз мир приносит больше выгод, чем война?
– Мир? – Торлейв в удивлении двинул бровями. – Мир с кем?
– С теми, с кем Святослав воевать собрался. С вятичами и хазарами.
– У руси нет мира с хазарами. Уже лет пятьдесят. С тех пор как они напали на стоянку войска Олегова сына Грима, когда тот возвращался с добычей с Хазарского моря. До того дня у русов и хазар был мир. После того – нет. И быть его не может. У нас была война все эти три поколения. Только на нее никто не ходил. Теперь же пора настала.
– Так может, пора с ней покончить, а не разжигать заново угли остывшие? – Станибор подался к нему. – Сам говоришь, сколько лет прошло. Зачем эта вражда нынешним-то людям?
– Твоего отца ведь не хазары убили? – сказал Равдан.
– Хазары убили Грима, сына Олега Вещего. Эта смерть не была ни выкуплена, ни отомщена. Над родом моих князей висит этот кровавый долг, и мне Грим тоже был родич. Святослав решил, что пора долг выплатить.
– Но он ведь даже не видел этого Грима!
– И я не видел. Даже Эльга не видела. Но разве это причина отказаться от мести?
– Это может быть причиной принять виру, – веско заметил Вигхард. – За такое давнее дело… хазары сейчас ослаблены, их со всех сторон одолевают и сарацины, и гузы, и еще какие там степные… викинги. Они могут пойти на заключение мира. Еще будут рады – русы успели прославиться как наилучшие воины даже у греков, не зря все цесари так много просят наемников. Даже к нам сюда добирались. Не лучше ли было бы поступить так – получать хазарское серебро, проливая не их кровь, а их врагов? Будь я человеком Святослава, непременно подсказал бы ему это.
– Неужели в Киеве нет никого, кто думал бы так же? – Станибор пристально взглянул в глаза Торлейву. – Я знаю, там есть умные люди. Княгиня Эльга – неужели она, женщина, христианка, станет толкать единственного сына на войну? Прияна наша – неужели она хочет еще такой молодой мужа лишиться? Мистина, Свенельдов сын, Асмунд, княгини брат – их отвага всем ведома, но и они уже в тех годах, когда понимаешь, что договариваться выгоднее, чем воевать.
– Если бы такие люди там имелись, – добавил Равдан, – в нас бы они вернейших друзей себе нашли.
Торлейв помолчал, собираясь с мыслями. Под этим напором он несколько растерялся и разволновался, чего старался не показать. Ясно было: смолянская верхушка воевать с хазарами не хочет. Почему? Чуть раньше он удивился бы, что люди упускают случай разбогатеть и прославиться, но теперь понимал причину этого миролюбия. Смоляне имеют шеляги, в обход закона продавая итильским купцам захваченный где попало полон. Отсутствие торгового мира между Киевом и Итилем им не мешает, они верят, что смогут сами защитить себя и свой товар. Войны на этих самых путях они не желают. И ему предстоит их переубедить. Торлейв сомневался, что справится с таким делом. Но не отступать же.
– Я слышал… – неторопливо начал он, – что речи о мире с хазарами и в Киеве уже иные люди вели, издавна.
– Вот видишь!
– Но едва ли такой мир возможно устроить. Хазары не станут слать к Святославу послов: они нас дикими людьми считают, что живем в лесах, сырые кости грызем, в невыделанные шкуры одеваемся, а зимой в берлогу заваливаемся в обнимку с медведями…
В гриднице негромко засмеялись. Торлейв слышал такие мнения скорее от греков, чем от хазар, но с тех тоже станется.
– Меня в Царьграде греки спрашивали: правда ли, что русы на зиму в волков превращаются и в лес убегают, – добавил Торлейв. – Сказали, от ваших, смолянских это слышали. Это, сдается мне, им про вилькаев кто-то рассказал…
Говоря это, Торлейв не удержался и взглянул на Равдана; вспомнились слова Дединки о том, что воевода порой и сам накидывает волчью шкуру и рыщет в поисках добычи. Но если издавна вилькаи добывали дичь и ею питались до весны, то нынешние ищут живой товар, чтобы обменять его на хазарское серебро.
По лицу Равдана промелькнула тень понимания, и Торлейв испугался, не слишком ли выдал свою осведомленность.
– Таков наш древний обычай, – проговорил Равдан не без гордости, многозначительно: теперь он
