Купол на Кельме - Георгий Иосифович Гуревич
— У нашего председателя было такое, — сказал он. — Бьет хорошо, дробь кладет ровно, но припасу ест много.
— Ружье не отдам, — шепнул мне Маринов. — Рискованно в тайге без ружья. Даже если дадут продуктов до самой Усть-Лосьвы…
— Ну как, отец, подходит плата?
— Не в том дело, паря. Плата — пустяковина! Самая охота сейчас, вот беда! Два дня потратим, это нам дорого встанет.
Возразить было нечего, и мы молчали.
— А когда хотите ехать?
— Это от вас зависит. Мы хоть сейчас…
— Спешить некуда. Завтра переправимся, и ладно.
Значит, на Кельму. Я взглянул на Маринова. Он задумчиво складывал карту, глядя в окно. Почему-то именно сейчас мне бросились в глаза седые виски, обострившиеся скулы, морщины под глазами. Я подумал, что он, в сущности, пожилой человек и нуждается в отдыхе. Но очень уж хотелось проверить наши догадки на Кельме. Есть ли там купола или нет?
— Только волок прибавился. А там безразлично — Лосьва или Кельма. Вниз по течению легче будет, — сказал я Маринову.
— Да-да, Гриша… — отозвался он. — Ты уж потерпи. Если разболится рука, я постараюсь заменить.
Я хотел подбодрить его, а он подбадривал меня.
3
Выехали мы довольно поздно. Вечером старик замесил тесто и с утра начал печь хлеб. Эту ответственную работу он, как глава артели, не доверял женщинам.
Вынув аппетитные поджаристые буханки с приставшими к ним березовыми листьями (хлеб заворачивают в листья, чтобы зола не пачкала корку), старик спросил у меня чистый мешок и положил туда хлеб. Маринов полез было за деньгами, но старик отмахнулся — дескать, некогда, потом — и велел собираться в дорогу.
Я сел в нашу собственную лодку, Маринов со стариком — в артельную. Девушки разобрали весла. Гребли они умело, но не по-спортивному — короткими частыми гребками, не помогая себе корпусом. На здешних узких, заросших протоках длинные весла неудобны. И деревянные уключины не позволяют делать размах.
Старик важно покрикивал:
— Прямо! Правей! Навались!
Но, по-моему, его никто не слушал.
Маринов, стараясь вознаградить артель за потерянное время, стрелял не жалея патронов, бил уток на воде и влет. Старик с восхищением крутил головой. У него самого влет не получалось. Как говорил он: «Ружье обзаживало». Это означало — получается недолет.
Прежде чем мы доехали до волока, Маринов настрелял две большие связки. Высадившись на берег, старик сразу же развел костер и начал жарить уток. Готовил он довольно просто: обдирал самые длинные перья, остальные палил на огне, а затем насаживал утку на деревянный вертел. Жарилась утка вместе со внутренностями. Старик объяснял, что брезгать не к чему — утка ест рыбу, а рыба чистая: все время в воде моется.
Между тем девушки с шутками и смехом вытащили нашу лодку на берег, несколькими гвоздями прибили к килю доски, чтобы дно не протиралось на волоке, привязали лямки, и можно было начинать сухопутное плавание.
Мы в последний раз пообедали с гостеприимной артелью.
— А это вам на дорожку, — сказал старик, прощаясь, и вручил мне мешок с хлебом и берестяный туес с соленой рыбой. — А больше нет ничего, не обессудьте!
Маринов протянул ему часы, сапоги и все наши деньги.
— Обойдемся как нибудь, — сказал он мне, — затребуем из Москвы по телеграфу.
Но старик не захотел брать. Он даже пояснил, что брать у нас нельзя — неприлично. Если бы на озере были две артели и одна помогала нам, а другая работала на себя, тогда другое дело. Но, поскольку обращаться нам больше некуда, значит, они обязаны подсобить.
— Ведь вы в пути, — твердил он. — Послать письмо, конечно, можно. А ну как зазимуете? Если бы летом, взял бы плату, взял бы. А тут осень. Да нет, чего там, поезжайте с богом!
4
Волок на Кельму проходил по мелкому верховому болоту. На пригорках посуше здесь лежали кругляши, служившие вместо катков, в иных местах — пачки еловых ветвей, а в низинках ничего не было, там лодка скользила по воде или по илу.
Старик отправил с нами троих — Лукерью, Фелицату и Степаниду. Девушки дружно взялись за лямки, мы с Мариновым налегли сзади, и, с грохотом прыгая по кругляшам, как по деревянным волнам, наша лодка поплыла через водораздел.
Вскоре стало жарко. Пар шел от нас. А девушкам нелегкая работа казалась развлечением. Они старались разогнать лодку так, чтобы мы отстали, и заливались радостным смехом, когда кто-нибудь из нас падал.
— Эк ты, паря! — кричали они. — Пошто землю носом пашешь? Ослаб, должно? Садись, ужо довезем тебя до Москвы!
— До Москвы, чать, волока нет?
— А был бы, добежала бы?
— В самом деле, девушки, приезжайте к нам в Москву!
— Ну, куда нам, еще заблудимся там. Наше дело таежное, на медведя с рогатиной — это мы понимаем.
— А я приеду, — объявила Лукерья. — Прямо к тебе, Григорий Андреевич. Не прогонишь?
Я стал с увлечением описывать Москву. Девушки не раз видели в книгах изображение Кремля, Красной площади, станций метро, но плохо представляли масштабы. И, когда я говорил им «Столбы мраморные, с эту елку ростом…», им казалось, что я преувеличиваю.
— Чать, душно под землей, дышать нечем?
— Да нет, светло и просторно. А людей-то, людей! Считайте сами: каждые две минуты поезд, в поезде шесть вагонов, в вагонах сорок сидячих мест. А в часы пик, когда давка… Леонид Павлович, вы помните, что на свете существует давка?
Вокруг нас расстилалось обширное болото с редкими березками. Почти все они были сломаны, стояла только кора, наполненная трухой. По просторному небу ползли сизые тучи. На горизонте синела тайга. До нее было километров десять.
И мы отлично знали, что на всем этом пространстве находится тринадцать человек — рыбачья артель — и мы с Мариновым. Даже не верилось, что где-то существует город с миллионами жителей, многоэтажные дома, асфальтированные магистрали с потоками автомобилей, которые нужно сдерживать светофором, чтобы они не столкнулись. Смешно было и думать о столкновениях на волоке, где одну лодку перетаскивали и то не каждый год.
— Лучше я пришлю вам открытки, — сказал я, так и не
