Моя стая-семья и не только - Евгения Кимовна Романенко
Вот только одного, вернее, одной ему не хватало. Его разделили с Чернушкой! Они сидели в вольерах рядом, и спали даже в лютый мороз, прижавшись друг к другу, через мерзлое железо вольера. Каким образом к нам на питомник попала Чернушка, я не помню. Числилась она под названием «среднеазиатская овчарка», хотя была самых что ни на есть «дворянских» кровей. Тоже кто-то продал за малую денежку. Так небольшая, ниже немецкой овчарки, чёрная, как цыганская ночь, собачка, стала единственным любимым существом в питомнике для Малыша.
Для Чернушки Малыш тоже стал лучиком любви. Когда его перевели на пост, Чернушка затосковала. Она перестала есть, даже поить её приходилось силком. А ночами она выла. Выла так, что солдаты в казарме просыпались, да и офицерскому составу было не по себе. И в один из вечеров, мне, как ветфельдшеру, спустили приказ: Чернушку усыпить! Решение было принято сверху.
Поскольку с лекарствами было тяжело, казнь переносилась на два дня. А утром к вольеру Чернушки никто из обслуги подойти не смог. Когда я по срочному вызову примчалась в питомник, то застала картину, от которой хотелось и плакать и смеяться. Перед Чернушкиным вольером стоял, широко расставив лапы, вздыбив шерсть от носа до хвоста, глядя на солдат исподлобья, налитыми кровью глазами, стоял Малыш!
Ребята замерли от испуга. Блин, надо ещё уметь командовать испуганными людьми.
─ Так, ребята, потихоньку, спиной, отходите назад. Только без резких движений! Смотрите на меня! Делай, как я!
Подойдя почти к самой оскалённой морде, я начала отходить назад, оттирая пацанов своей обширной кормой.
Спровадив солдатиков, опять подхожу к Малышу. А тот, увидев, что люди ушли, вытирает языком слёзы с чёрной морды подруги. Та скачет в вольере, пытаясь обнять вновь найденного друга.
─ Малыш!
Пёс развернулся, готовый к защите. Нет, я не знаток собачьих душ. Но поняла, что к Чернушке можно будет подойти, только перешагнув через Малыша, мёртвого!
─ Малыш, давай поговорим!
То, что я хотела ему предложить, могло для меня очень дорого стоить. Сев на дорожку, глядя в налитые ненавистью и недоверием глаза огромного белоснежного пса, я начала говорильню. Спокойно, уверенно, как о давно решённом, я говорила и говорила о том, что Чернушке ничто не угрожает. Что мы сейчас втроём пойдём к нему на пост.
─ Ну, да! И Чернушка с нами! Ты что, Малыш, мне не веришь?
Малыш не верил. Ни капельки. Ни одному человеку. Но я, встав с дорожки, взяла амуницию Чернушки и зашла в вольер. Мы шли втроём. Я, на поводке у меня Чернушка и свободный настороженный пёс.
Я шла и бубнила, так чтоб меня слышали люди:
─ Пропустите, не подходите, разойдитесь.
Малыш шёл рядом, тревожно поглядывая на меня и порыкивая на встречных. Разговор с начальством описывать не буду. Весьма неприятный!
Но Малыш и Чернушка стали вдвоём охранять вверенную им часть периметра зоны строгого режима. А с Малышом мы стали друзьями.
* * *
Малыш и Чернушка бдительно охраняли свой участок периметра. Чернушка, оказывается, любила всех людей. Несмотря на предательство хозяина, продавшего её в питомник, она была готова зализывать до обмороков всех людей в форме. Малыш пресекал на корню любое Чернушкино любвеобилие. По территории охраны Малыша могла пройти я, солдат который их кормил, сопровождающий, и ДПНК (дежурный помощник начальника колонии).
Прошёл почти год. Мой младший сын умер. Умер, когда ему было девять месяцев. От внутричерепного давления. Только не говорите, что это лечится! Не в то время и не в той больнице!
Беда, огромное горе, но работать надо. Не желая оставаться с людьми, я, упросив начальника караула, одна, без обязательного сопровождения, зашла на территорию Малыша. Усевшись на землю, я рыдала в голос, обнимая двух собак. Белого злющего кобеля Малыша и чёрную, как ночь, Чернушку.
Собаки могут утешить человека в самом глубоком горе. Был октябрь, снег с дождём, ветер, что сбивает с ног. Я сижу на мёрзлой земле и ору, вою в голос! Хлёсткий ветер заглушает вопли. Даже часовые не слышат этот вой. Но его слышат собаки. Чернушка языком греет мне руки. Малыш слизывает слёзы. И оба жмутся ко мне, впитывая мою боль!
Утром, проснувшись, я поняла, что лежала на Малыше, а сверху, на мне лежала Чернушка. Собаки согревали меня своими телами в холодную ночь.
* * *
А щенки у этой, такой разной пары, были такие чудесные, что за ними выстраивалась очередь к комбату в кабинет!
Непутёвая
Бабуля с детства мне говорила: «Вот несуразная ты девка, Женька! Вроде и умная, и добрая, но непутёвая. Все несчастья на себя зовёшь!» И это правда. Найду там, где другому человеку и не снилось. Вот скажите на милость: почистить единственную дорожку во дворе от снега ─ это опасно? Оказывается, очень!
В свои 60, с лопатой в руках, решила выполнить гимнастический шпагат. Одна нога зацепилась за кого-то из семьи, что истово мне помогала, другая поехала вперёд, и я, как тряпичная кукла, сложившись пополам, тюкнулась бровью о поребрик отмостки. И тюкнулась-то, как птичка клюнула, но из глаз сначала искры, а потом слёзы! На спине, голове и везде, где я есть, радостно повизгивая, расположилась стая. Мои детишки не упустят момент поваляться со мной на земле!
Я даже плакать не могу, сижу, пытаюсь понять, что случилось и где моя голова и ноги. Сквозь морок слышу радостные визги. Но вот стало тихо, а потом раздалось визжание и скулёж. Кто-то толкает мордой, пытаясь меня поднять, кто-то лезет мне под руки и старается слизнуть слёзы.
Кузьма Олегович уже стоит рядом, подставив для опоры спину. Медленно подтягиваю раскиданные по дорожке ноги в кучку. Какое счастье, что есть Кузя! Встаю, опираясь на него всем весом. Кузьма даже не дрогнул. И это при его росточке в сорок сантиметров, и весе двадцать пять ─ выдержать мою тушку в шестьдесят кило!
Чайка и Панда, злобно рыча, волокут куда-то лопату. Вот уж кому достанется на орехи! Старшие сменят рядышком, заглядывая мне в лицо.
─ Ладно, ребята. Живая же! И как ни странно, ничего не сломала, не подвернула.
Семья осталась на улице. Только Ряшка, на правах болящей, зашла следом. Я не люблю зеркала, у меня их нет. Есть маленькое, карманное, но его ещё найти надо. Лучше бы
