Царь и Бог. Петр Великий и его утопия - Яков Аркадьевич Гордин

Известны случаи отстаивания своего достоинства даже в страшные времена Ивана Грозного. Князь Репнин, предок петровского генерала, отказался надеть маску – опозорить себя скоморошьей личиной. И был зарезан.

Угроза бесчестья оказалась ужасней угрозы смертью.

Ничего подобного мы не встречаем во времена петровские.

Единственный случай сопротивления унижению известен нам в петровское время. М. А. Головин в 1725 году отказался во время святочных гуляний рядиться в шутовские одежды. За это он был насильно раздет догола, вымазан сажей и должен был на невском льду изображать черта. В результате он простудился и умер.

Свой протест против унижения Головин до конца не осуществил.

Первые лица государства, в том числе представители древнейших родов, безропотно носили личины и маскарадные костюмы не только во время карнавальных забав, но и в Сенате, и в коллегиях.

Это вовсе не было вздорным самодурством.

Последовательно и изобретательно унижая своих подданных, Петр приучал их к абсолютной покорности.

Нечто подобное происходило и с царевичем-наследником, по традиции и юридически вторым лицом в государстве. Тем не менее есть свидетельства, что Петр мог ударить сына из-за его, как казалось царю, недостаточного почтения к Меншикову. Не говоря уже о том, что приказания Петр часто отдавал Алексею через Меншикова, а отправленный в Померанию царевич должен был состоять «при Меншикове».

Легко себе представить, что должен был чувствовать Алексей, вынужденный просить милости и защиты у Екатерины, занявшей на престоле место любимой им матери.

Вспомним свидетельство Вильчека: «…Он (Алексей. – Я. Г.) признавался кастеляну Морштейну и его супруге, что помнит свои юношеские страхи, свое унижение, рабское положение и теперь должен быть благодарен отцу, который вызволил его из этого рабства и дал возможность учиться и увидеть мир; теперь он чувствует себя равным среди других людей…»

«Свое унижение…»

Любой мог подвергнуться телесным истязаниям не только во время следствия, но и просто по решению царя – в назидание.

Известны случаи телесных наказаний гвардейских офицеров. Снова обратимся к лапидарным смысловым формулам Пушкина: «История представляет около него всеобщее рабство… Впрочем, все состояния, окованные без разбора, были равны пред его дубинкою».

По свидетельству Нартова, весьма высокопоставленные господа, подвергшиеся отеческому наказанию царской дубинкой, выходили из царского покоя с улыбкой на устах…

Равенство перед дубинкой было по сути своей равенством перед унижением.

Петровские «птенцы», хлебнувшие европейского воздуха, хорошо знали, каково положение аристократии и дворянства в западных странах.

Дело царевича Алексея, в более широком смысле, чем следственное «дело», далеко не в последней степени замешано на этой проблеме – проблеме человеческого достоинства, проблеме «тесноты ума».

Если начать перечислять родовитых персон из «партии наследника», то оказывается, что все они прошли через унижение перед теми, кого втайне презирали, – перед Меншиковым, перед Екатериной, не говоря уже о постоянном страхе быть оскорбленным царем. Вне зависимости от наличия вины или ее отсутствия.

Есть основание полагать, что значительную роль играл «фактор Екатерины» – пленной простолюдинки, военной добычи, любовницы Шереметева, Меншикова, а затем подруги Петра и в результате царицы Российской…

Если вернуться к личности и судьбе Кикина, второго по значимости после самого царевича героя трагедии, то можно предположить, что, судя по его поведению на следствии, оскорбленная гордость была далеко не последним, но и не единственным мотивом его поведения. Он не просто хотел отомстить Петру, восстанавливая против него сына. Ему необходимо было сохранить царевича, дать ему возможность пережить отца. Его замыслы могли выходить за пределы личных интересов.

Близкий к августейшему семейству, то есть к Петру и Екатерине, он, очевидно, рано понял, как может сложиться судьба Алексея, и продумывал способы его спасения.

При этом не следует демонизировать Александра Васильевича и считать Алексея марионеткой в его руках.

Главным действующим лицом был сам царевич.

Алексей пользовался советами и услугами Кикина, но решения принимал он сам.

Тем более что в этой зловещей игре, где ставкой была не просто жизнь наследника престола или его династическая судьба, но не в последнюю очередь судьба России, Кикин не был одиночкой.

На первом этапе следствия Алексей, кроме Кикина и нескольких третьестепенных лиц – своего учителя Вяземского, камердинера Ивана Большого Афанасьева и управляющего его имуществом Эверлакова, – назвал князя Василия Владимировича Долгорукого. Но при обысках во время следствия у Кикина обнаружили «цифирные азбуки» – шифры для переписки с тем же князем Василием Владимировичем Долгоруким, фельдмаршалом Шереметевым, князем Григорием Федоровичем Долгоруким, генерал-адмиралом Апраксиным, князем Яковом Федоровичем Долгоруким, Алексеем Волковым, Авраамом Веселовским. И самим царевичем.

Все эти персоны оказались так или иначе вовлечены в следствие по «делу» Алексея, и о каждом мы поговорим отдельно.

6

Вторым по значимости персонажем нашего сюжета был князь Василий Владимирович Долгорукий. (Надо иметь в виду, что мы далеко не всё знаем о конспиративных связях царевича, но то, что нам известно, дает право на подобное утверждение.)

Доверенный человек Алексея, его камердинер, неотлучно его сопровождавший, Иван Большой Афанасьев рассказал под пыткой много важного для понимания не только событий последних трех лет жизни своего хозяина.

Афанасьев показал: «В бытность свою здесь царевич посылал по князя Василья Володимировича и по Кикина, и они приезжали ввечеру и поутру рано, и то тогда, когда Государь на царевича сердит был». Речь идет о Петербурге, начиная с 1713 года.

На первом же допросе Афанасьев сообщил нечто, надо думать, неожиданное для следователей. Он утверждал, что, вернувшись из поездки в Европу – цель которой неясна, – в то время, когда Алексей был уже в «цесарской земле», он, Афанасьев, немедленно повидался с Кикиным и князем Василием Владимировичем и они интересовались шифром для переписки с царевичем.

После этого последовал указ об аресте Долгорукого.

Показания Афанасьева оказались необыкновенно значительны для следствия и пагубны для целого ряда лиц.

Афанасьев сообщал под пыткой не только то, чему сам был свидетелем, но и старательно суммировал разнообразные сведения, почерпнутые в разговорах с осведомленными людьми.

С каждым новым его показанием усугублялось положение Кикина и Долгорукого.

«…Призывал-де к себе Кикин служителя царевича Ивана Погребова, и говорил ему, чтоб он не сказывал никому, что он Кикин к царевичу часто езживал, он же Иван Афанасьев сказал, что когда царевич возвратился из Карлсбата в Питербурхт не заезжал де к себе на двор поехал прямо в дом князя Василия Владимировича Долгорукова, и потом де он