Кавказская слава России. Время героев - Владимир Александрович Соболь
– Мои? – притворно изумился советник по иностранным делам. – Они столько же мои, сколько же ваши. Причем вашими в ближайшем будущем они будут в гораздо большей степени, чем моими.
Грибоедов намекал на поручение, данное Новицкому. Путь ценного груза из Петербурга как раз и пролегал по землям спорного Талышинского ханства.
– И все же – откуда Аббас-мирза надеется взять столько золота? Он же оплатил армии войну с афганцами; он ввязался в неимоверные расходы, пытаясь отогнать турок. И еще надеется у нас откупить приграничные земли?
– Английское золото, индийские бриллианты, – ответил Грибоедов, не раздумывая. – Причем, заметьте, Сергей Александрович, поддерживает и снабжает наследника даже не правительство Его Величества, а – Ост-Индская компания, частное предприятие. Они не обязаны отчитываться в своих действиях. А между тем распоряжаются огромными средствами и даже собственной армией. Если бы только нам удалось организовать здесь, за Кавказским хребтом, нечто подобное, мы могли бы действовать решительнее, свободнее и продуктивнее.
– Но как бы мы тогда сочетали наши действия с интересами всего государства? – осведомился Новицкий.
Глаза Грибоедова за круглыми стеклами очков весело заблестели.
– А разве интересы всего государства не складываются из нужд каждого из его граждан… – начал было он говорить, но голос его вдруг заглушил зычный рык Ермолова.
– Гусар! Подойди-ка быстро сюда. Тут до тебя дело касается.
Новицкий развел руки, принося извинения собеседнику, и поспешил к столу командующего.
– Государь в своем письме не только требует мира с Персией, но и выражает неудовольствие некоторыми нашими действиями. Он рад, что нами уничтожен столь злобный противник России, каким являлся пресловутый разбойник Абдул-бек. Но вместе с тем опечален гибелью семьи бека при взрыве… В Петербурге никак не могут взять в толк, что это совсем другая война. Здесь никому не дают слова чести, здесь не пропускают великодушно гарнизоны с распущенными знаменами, здесь не щадят никого! Здесь только истребляют друг друга. И если мы хотим победить, мы должны действовать сообразно… Вот тебе, Новицкий, одновременно и высочайшая похвала, и монаршее неудовольствие. Выбирай, что больше по вкусу. Можешь идти… Что-то еще?
Новицкий напрягся, сознавая, что должен сообщить Ермолову известие крайне неприятное и неудобное для них обоих.
– Ваше высокопревосходительство… Алексей Петрович… Дело оборачивается еще хуже, чем представляется государю и вам. Во время взрыва самого Абдул-бека не было в сакле. И он, кажется, выжил.
Ермолов впился в него сузившимися от бешенства зрачками.
– Так кажется, гусар, или есть?!
Новицкий твердо встретил взгляд командующего, не желая юлить и скрывать дело за вязью слов.
– К несчастию, есть. Абдул-бек жив…
II
Абдул-бек поднял руку. Он стоял на скальном уступе, повернув лицо к солнцу. Ниже его на склоне толпились нукеры. Дауд держал двух лошадей, свою и Белого.
– Клянусь! – закричал бек, с трудом двигая щекой, обожженной при взрыве. – Я, Абдул, сын Джамала, сын джигита, славного своими подвигами, клянусь почитаемым мной местом, на котором стою! Клянусь принять на себя подвиг абрека! Клянусь не щадить ни своей крови, ни крови чужих людей! Клянусь истреблять своих врагов, словно хищных зверей! Клянусь отнимать у них все, что дорого их сердцу, совести, храбрости, и так, где была радость, я принесу только горе!
Он перевел дыхание, обвел глазами своих людей, с которыми виделся, должно быть, в последний раз. Посмотрел вниз по склону, падая взглядом туда, на самое дно каньона, где только узкая лента воды серебрилась клокочущей пеной. Поднял голову, увидел белые вершины, сумрачно стоявшие вдалеке, словно головы богатырей, выдолбленные временем; взглянул на солнце и увидел один черный диск, неподвижно подвешенный в небе. И опять закричал, равномерно ударяя себе кулаками в грудь в такт своим же словам:
– Если же я не исполню клятвы своей, если сердце мое забьется для кого-нибудь любовью или же жалостью!.. Пусть не увижу я гробов предков моих! Пусть родная земля не примет меня! Пусть вода не утолит моей жажды, пусть хлеб не накормит меня, а на прах мой, брошенный на распутье, пусть прольется кровь нечистого животного!
Он замолчал, выждал несколько мгновений и спрыгнул вниз. Дауд поддержал ему стремя и сам легко поднялся в седло.
– Ты забыл, бек, – напомнил товарищ, теперь уже бывший. – Ты забыл сказать: на сколько лет ты уходишь в абреки.
– Месть не знает пределов времени, – прохрипел Абдул-бек; он все-таки сорвал себе голос, надсадно пытаясь перекричать ветер. – Как я могу назвать день, когда погибнет последний враг?
Он накинул башлык и туго завязал лопасти. Грубое сукно сдавило больную щеку, но он даже не заметил этого. Он дал клятву и сделался равнодушным для всего человеческого. Только месть имела смысл и значение; только врагов своих он видел и ощущал в этом мире.
– Ты поедешь один, бек, – сказал Дауд и выждал паузу, впрочем, не рассчитывая, что ему ответят. – Но знай, что мы всегда будем рядом. Слишком много врагов, слишком много для одного человека. Ты только подай нам знак.
– Прощай, – сказал Абдул-бек и тут же укорил себя за лишнее слово.
Он поворотил Белого и направил его вверх, к тропе, что вела через хребет, в земли, где совсем недавно правил Сурхай Второй, а теперь сидел его недостойный племянник Аслан. За спиной осталось селение, ставшее в последние годы ему родным, и черные камни дома, к которому он тоже успел привыкнуть. Джамал, Зарифа, Латиф, Халил – каждое имя отдавалось резкой болью в груди. Он вспомнил тело жены, каким вынул его из-под развалин сакли, и замычал от ярости и отчаяния. Только чужая кровь могла утолить голод мести.
Трое путников спускались к нему с перевала. Ехавший первым поднял руку и повернул в скалы. Товарищи присоединились к нему.
– Я вижу лишь одного человека, отец, – сказал самый юный.
– Это абрек, – ответил старший. – Встретишь такого в горах, уступи ему тропу. Он живет убийством и ради убийства. Не наше дело – вставать между кровниками.
Через два дня Абдул-бек проехал по верху Чирагского ущелья, обогнул Хозрек и нашел небольшой аул. Десяток домов, один другого беднее, прилепились к скале, будто бы гнезда ласточек, живущих пищей небесною. Бек решил не пачкать копыта Белого в грязи единственной улочки и, не сходя с седла, нагнулся, постучал рукоятью плети в стену первого дома. Лепешка полувысохшего кизяка оторвалась и шлепнулась в камни, пустив по сторонам навозные брызги. Белый брезгливо перебрал ногами.
На шум из сакли выглянула женщина, увидела бека и отшатнулась в испуге. Весь закутанный в черное, на белом, высоком коне, да еще против солнца, он показался ей Азраилом, ангелом смерти.
