Кавказская слава России. Время героев - Владимир Александрович Соболь
Под утро он все-таки задремал, но сразу встрепенулся, когда почувствовал движение рядом. Атарщиков придавил ему губы тяжелой ладонью, мол, тихо, свои. Потом повернулся и шепнул на ухо:
– Беташка подполз. Говорит, давай кончать этих. Опасно нам в аул ехать. Их трое, нас пятеро. Выстрелим разом и кинемся. Наш верх должен быть.
Новицкий отчаянно замотал головой. Атарщиков кивнул согласно и, повернувшись, бросил слово Беталу, что скорчился у них в головах. Горец резко выдохнул и ящерицей уполз на свое место.
Уже начало светать, небо потускнело и словно бы затянулось дымкой. «Самое предательское время, – подумал Сергей, – не зря Бетал замыслил удар именно в эти минуты». Он представил, как на той стороне площадки точно такие же люди, как Мухетдин с братьями, как они с Семеном, сговариваются ударить сами, убить случайных спутников, чтобы не оказаться самим убитыми. От этой мысли сон покинул его совершенно, он нащупал кинжал и так лежал, наблюдая, как наверху одна за другой пропадают звезды, чутко вслушиваясь в звуки.
После завтрака, когда седлали и вьючили лошадей, Бетал приблизился к Новицкому, впился ему в лицо колючим взглядом и свистящим шепотом выпалил несколько слов.
– Зря отказался, – перевел Атарщиков. – Мужчина не должен бояться крови.
Сергей вспыхнул.
– Скажи ему, что я видел, как людей в один момент убивают десятками, сотнями.
– Он спрашивает – где это было?
– На войне, на большой войне, которую Белый царь вел с другими царями далеко отсюда, на Севере.
Новицкий объяснил так пространно, потому что понимал, что и самому Семену не слишком ясно, где и с кем воевал «Александрыч».
– Он спрашивает – так почему ты не решился убить троих?
– Потому что они еще не сделали мне ничего плохого: не обокрали, не оскорбили и не ударили.
– Он говорит, что, когда ударят, ты можешь и не успеть ответить. Здесь надо стараться напасть первым. Там была война, а здесь – жизнь.
Новицкий подождал, пока Бетал поднимется в седло, отъедет, а потом спросил Семена:
– Что же он так, запросто? Это же были его друзья. Я же видел, как они разговаривали.
Казак ухмыльнулся.
– У таких, как Бетал, друзей не бывает. Он то с этими против тех. То с теми против этих. Дурной он, конечно, но сторожкий, будто бы зверь. Опасается к ним в аул ехать. Не за тебя боится, за себя. Узнают, что русского переодетого вел, наверняка убьют. Такие места, такие люди, – философски заключил длинную речь Семен и повторил слова, сказанные проводником: – Это не война, это – жизнь.
Весь день они опять ехали почти до темноты. Пробирались медленно, осторожно, гуськом по узкой тропе, пробитой высоко над ущельем, на перегибах склонов. Внизу, примерно в сотне саженей, серебристая лента реки извивалась на дне ущелья. В местах, где вода рушилась с уступов, она клокотала грозно и словно кипела, окутываясь облаком пены.
Впрочем, Новицкий старался не смотреть вниз. Живое воображение и так хорошо показывало ему, как мерин под ним оступается на очередном настиле или же просто в узком месте и оба они, конь и всадник, летят, переворачиваясь, вдоль склона, бьются о выступающие скалы, и двумя бесформенными, окровавленными тушами рушатся в жадно поджидающую их струю… Измучившись страхами, он спросил Семена, почему бы не выбрать спокойную дорогу понизу, зачем тащиться поверху, ежеминутно рискуя улететь в пропасть. Лезгины, встреченные у озера, двигались по знакомому пути много быстрее, и можно было говорить, не опасаясь чужого уха.
– Внизу, Александрыч, тоже непросто. Прижимы и водопады обходить и пешему нелегко. А конному и подавно. Да и оползень захлестнуть может.
– Снег-то уже кончился.
– Снег кончился, а гора – нет. Гора, она ведь живая, как вроде и мы с тобой. Дышит, дышит, потом осерчает или тяжело ей покажется, как выдохнет – половина склона: земля, камни, деревья, зверюшки всякие – все укатится. Такое ущелье узкое разом перехлестнет, да только на той стороне остановится. Местные – народ чуткий, человека никогда не боятся, а горы свои уважают.
– Уважают или же опасаются?
Казак подумал, потом снова повернулся в седле.
– Разницы нет. Раз человека я уважаю, значит, умеет он многое, значит, может много неприятного мне доставить. Может, но не станет. Потому как и он меня уважает за то же самое. Так и с горой. Они говорят, что гора – палец, которым земля в небо указывает. Они знают, что гора живая, что она людей знает и различает. Помнишь, в первый же день, как Мухаметдинку встретили, шли через узость? Ее словно шашкой в скале прорубили.
Новицкий кивнул. Он хорошо помнил эту расщелину – суровое, даже угрюмое на вид место, куда не попадали лучи солнца, только лежала тень отрога, приблизившегося к тропе и поднявшего повыше свою неровную спину. Сначала Сергею показалось, что лошади нипочем не втиснуться в узкую щель между двумя высокими и ровными обломками скалы, будто бы треснувшей много веков назад. Но, к его удивлению, и меринок пошел, не опасаясь, и колени всадника скользили по камню гладкому, словно бы обработанному мастером-гигантом. Только наезднику пришлось сгорбиться и свести плечи, задержав дыхание на несколько десятков секунд.
– Видел, как они на тебя смотрели? И прежде всего Беташка. А потому как поверье есть – скала эта только хорошего человека пустит. Плохой же непременно застрянет. Это тебе проверка была. Если бы зацепился, они бы с тобой ни за какие деньги далее не пошли.
– Ну, Семен, я человек некрупный. А ты представь,
