Краткая история Древнего Рима - Росс Кинг
Медная табличка, которую прикрепляли к ошейнику, надетому на порабощенного человека, с текстом: «Держи меня, чтобы я не убежал, и верни меня хозяину Вивенцию в имении Каллиста»
© The Trustees of the British Museum
Рабы могли становиться свободными по решению хозяина, а зачастую после его смерти: новоосвобожденные рабы шли в составе похоронной процессии как видимое свидетельство щедрости умершего. Некоторые освобожденные рабы впоследствии делали успешную карьеру. Драматург Теренций, например, изначально прибыл в Рим в 180-е или 170-е годы до н. э. из Карфагена в качестве раба, попал в услужение к одному сенатору, который, признав его талант, вскоре его освободил. Отец Горация был освобожденным рабом и стал сборщиком налогов, достаточно состоятельным, чтобы отправить своего сына в Рим (с небольшой свитой рабов),
чтобы там он
тем же учился наукам,
которым сенатор и всадник
каждый своих обучают детей[107].
Цицерон отпустил раба, к которому обращался «мой дорогой Тирон», – этот человек много лет служил у него писцом и секретарем. Цицерон писал ему: «Твои услуги ко отношению ко мне неисчислимы: в домашней жизни, в суде, в Риме, в провинциях, в частной, в общественной жизни, в моих занятиях и сочинениях»[108].
Большинство рабов столь высоким расположением не пользовались. Сенека Младший писал, что римляне обращались с рабами «как со скотами»[109]. Другие авторы, например Ювенал, Петроний и Марциал, часто упоминают, что хозяева и хозяйки пороли своих рабов, и у нас, вероятно, мало причин сомневаться в том, что Петроний точно описал табличку на одном римском доме, которая гласила: «Буде какой раб без хозяйского приказа из дому отлучится, причитается ему ударов сто»[110]. Более того, рабы как мужского, так и женского пола могли быть вынуждены выполнять сексуальные требования своих хозяев (или хозяек). Сенека Младший пишет о рабе, которого принуждали переодеваться женщиной, выщипывать волосы на теле и не спать «целыми ночами, деля их между пьянством и похотью хозяина»[111].
Жизнь многих рабов, несомненно, была ужасной, особенно тех, кто работал в шахтах, на галерах, в цепях на латифундиях или на крупных общественных работах, например рыл каналы. В городах вроде Помпей встречались надписи на стенах – похожие на плакаты с надписью «Разыскивается», – где призывали на помощь в поимке сбежавших рабов. В одном римском музее есть шокирующий экспонат – ошейник раба – железное шейное кольцо с бронзовой табличкой, на которой написано: «Я сбежал. Держи меня. Когда ты вернешь меня хозяину Зонину, ты получишь золотую монету»[112]. Рабов убегало так много, что возникла отдельная профессия – fugitivarius, поимщик рабов. Тем, кого они ловили, на лоб наносилось клеймо или татуировка FVG (сокращение от fugitivus – «беглый»). Еще больше неприятных чувств вызывает профессия manceps – официальное лицо, чьей задачей было пытать рабов по заказу их хозяина, а при необходимости казнить[113]. Эти отрезвляющие факты должны напоминать нам о том, что «величие, коим и был Рим», создавалось (как и многие другие общества, и древние, и современные) отчасти путем эксплуатации людей и практически невообразимых масштабов страдания.
* * *
От слова vernae, обозначающего рабов, рожденных дома, мы получили слово «вернакулярный», местный, так как, предположительно, эти рабы во втором поколении говорили на менее изящной разновидности латинского языка, чем хозяин и его более образованные законные дети. Хороший латинский язык был предметом гордости для многих римлян, которые развивали и распространяли не только свою архитектуру и технику, но и язык, который затем проделает длинный путь и укоренится в далеких странах и последующих веках.
Ко времени Августа латынь заместила бо́льшую часть других языков полуострова, в том числе оскский и этрусский. Греческий – совсем иное дело. На нем продолжали читать и говорить в Южной Италии – в городах бывшей Великой Греции, – и он был первым языком множества рабов и приезжих, а также престижным приобретением для римской интеллигенции. Юлий Цезарь в юности ездил на Родос в своего рода академический отпуск, чтобы довести свой греческий до совершенства. Август, вероятно, был одним из немногих римлян высокого ранга, не владевших греческим свободно. Если верить Светонию, он любил греческую литературу, но не достиг уверенного владения языком.
Много веков римляне полагали, что их язык хуже греческого. Столь же страстно, как они полюбили эллинистическое искусство, увидев добычу при завоевании Греции, они стали завидовать языку греков, этому мощному средству литературного, ораторского и философского выражения. По крайней мере со времен Катона Цензора – который выступал против «совершенно никчемных и распущенных» греков – принимались меры для того, чтобы сделать латинский язык столь же интеллектуальным и литературным. В течение I века до н. э. латынь обрабатывали и оттачивали, и она стараниями лучших писателей превратилась в гибкий и изящный язык. Сегодня этот язык известен нам как классическая латынь – одно из величайших творений человеческого разума. В первых рядах латинской словесности был писатель и политический деятель Цицерон, сторонник Помпея Великого, который после звездной ораторской, юридической и политической карьеры в декабре 43 года до н. э. был казнен по приказу Марка Антония. Цицерон желал сделать латинский язык чистым, совершенным, ратовал за него как за стоящий инструмент риторики, поэзии и философии. Богатство и изящество его текстов, к которым раболепно относились писатели итальянского Возрождения и которые занимают видное место в английской школьной программе, свидетельствуют о том, что ему это удалось.
Цицерон утверждал, что латинский язык больше способствовал римской славе, чем легионы, штурмовавшие крепости. Август продвигал красивую латынь, чтобы укрепить свой статус культурного человека и прославить свое правление. Он даже сам попробовал себя на литературном поприще: сочинял стихи и создал сборник эпиграмм, которые, согласно Светонию, написал, принимая ванну. Ни одно из его творений не сохранилось – возможно, к счастью для его репутации. Август внес свой вклад в словесность не как поэт, а как покровитель. Он сподвиг Вергилия написать «Энеиду», которую поэт читал вслух Августу и его сестре Октавии (она упала в обморок при упоминании своего погибшего сына Марцелла в шестой книге).
Тем не менее в основном своим блеском литература эпохи Августа обязана его богатому другу и верному советнику Гаю Меценату. Он был неофициальным министром культуры, и позднее благодаря той щедрой поддержке, которую он оказывал латинским поэтам, его именем повсеместно стали называться великодушные покровители искусств. Меценат был любопытной и заметной фигурой. Он заявлял, что происходит из этрусского царского рода, расхаживал по Риму в сопровождении двух евнухов («больше мужчин, чем он сам»)[114]. В отличие от воздержанного пуританина
