Собрание произведений в 2 томах. Том I (изд. 3-е) - Леонид Львович Аронзон
Грызите мясо скучное и бейте
железо вертикальное клетей,
когда на вас внимательные дети
глядят глазами завтрашних людей,
и вы тревожьте их воображенье
тоской степей и холодом высот,
а мозг детей — весёлое броженье
их в странствия, волнуясь, поведёт,
а город будет гнать автомобили
и замыкать просторы площадей,
и ваши лапы, туловища, крылья
встревожат память дальнюю людей,
среди домов, сужающих высоты,
как разумом придуманный балласт,
животные, лишённые свободы,
вы — лучшая символика пространств,
и нас уже зовёт шестое чувство,
как вас гнетёт привычная печаль,
салют вам, звери, мудрое кощунство
нам дарит мира вырванную даль.
〈1961?〉
196
Слабый голос травы.
Слабый голос реки, о, как скользит река!
Сорванные тени кружатся у головы,
там, за деревьями, кружатся облака,
что ты твердишь на мосту?
Где-то птицы кричат, а ты,
о, как долго ты смотришь вниз!
и блестит река, и летит к листу,
закрывая полмира, лист.
О осенние тяготы, видишь, судьба к судьбе,
словно ворохи листьев. Смотри, как скользит река!
Как ты долго глядишь, что несёт эта влага тебе,
как ты долго глядишь в облака!
Где-то птицы кричат. Это голос деревьев и зов.
Это листья слетают с открывшихся настежь мостов.
Так беги. Вот трамвай проезжает, визжа,
и секутся дождины под слабые выстуки рельс.
Помешай себе,
о помешай!
Поднимается мост, поднимается прель,
и скользит река под мостом.
1961
197
Лесничество барских прудов.
Две девочки школы Тургенева,
то с книгой, то просто под деревом
лежат без особых удобств,
то, бросив меня среди августа,
бегут, окликают, то просят
от Вертера всё пересказывать,
то в рощу врываются: осень!
смятенье, рябина, боярышник,
потёмки елового леса!
а я — репетитор при барышнях,
бегу, кувыркаюсь; им лестно
общенье на «ты», обезличивать
неравенство нашего возраста.
Рой бабочек в зеркале воздуха!
Пруды, духота, о лесничество!
1961, Барвиха
198
По взморью Рижскому, по отмелям
ступал по топкому песку,
у берегов качался с лодками,
пустыми лодками искусств.
А после шёл, сандали прыгали,
на пояс вдетые цепочкой,
когда мы встретились под Ригою,
как будто бы на ставке очной,
без объяснения любовников,
оцепенения при встрече.
Сарая ветошная кровля
дождём играла: чёт и нечет.
И мы слонялись по сараю,
гадая: знаешь или нет,
и наша жизнь уже вторая
казалась лишнею вдвойне.
А море волны не докатывало,
и был фонарь похож на куст,
и наша жизнь была лишь платою
за эту комнату искусств.
〈1961?〉
199. Август
Рите
Всё осознай: и ночь, и смерть, и август.
В них твой портрет, портрет осенних окон,
ты вправлена в дожди, ты тёмный дождь, ты влага
ночных полей, где только одиноко
маячит столб вдали.
О ангел, слышишь —
вот исповедь земли,
вот повесть страха,
вот воздух осени, которым дышишь,
сырой травы величие и запах.
Здесь твой ночлег и мой неслышный шаг,
так оглянись назад перед полётом,
лети, ликуй и, осенью дыша,
гаси крылом крутые повороты
созвездий августа, пытаясь обогнать
саму себя печалью непомерной.
Вот тени птиц над озером люцерны,
и вот всю ночь уходят облака,
всю эту ночь уходят, оставляя
луну пустую, длинную луну,
и только столб, и только птичья стая,
и только ты,
и тянутся ко сну
цветы ночные.
Замирает сад
цветов и трав.
Я узнаю начало: ты — тёмный сад,
ты — дождь, ты — листопад,
лети, ликуй, кружись, моя случайность!
Всё осознай: послезакатный сумрак, и тень его
как стыд печальных лет,
пока не заперт
в памяти сумбурной
засмертный день, мой старый пистолет.
1961; 〈1968?〉
200. Август
Жене
О не забудь налёты летние
на сонных птиц в пределах сада,
где, вырисовывая петли,
кленовый лист и плыл, и падал.
Храни в гербариях мишурных,
читая летопись созвездий,
тот сад и лист, тех птиц и сумрак,
о август, месяц мой последний!
Там, осенён печалью осени,
следил стрекоз в полёте призрачном,
а сад кишел шальными осами,
дрожал и плакал, и насильничал.
Тебя я принял веткой выгнутой,
я понял — женщина таится
в густом дожде, ах, эти выдумки!
метаморфозы: клён и птица!
Не сон ли сад? Но помни, к осени
вдали от сумрачной столицы
кленовый лист, по миру посланный,
летит, а вдруг не лист, а птица?
1961
201. Павловск
Уже сумерки, как дожди.
Мокрый Павловск, осенний Павловск
облетает, слетает, дрожит,
как свеча оплывает.
О август,
схоронишь ли меня, как трава
сохраняет опавшие листья,
или мягкая лисья тропа
приведёт меня снова в столицу?
В этой осени желчь фонарей,
и плывут, окунаясь, плафоны,
так явись, моя смерть, в октябре
на размытых, как лица, платформах,
а не здесь, где деревья — цари,
где царит умирание прели,
где последняя птица парит
и сползает, как лист, по ступеням,
и ложится полуночный свет
там, где дуб, как неузнанный
