Собрание произведений в 2 томах. Том I (изд. 3-е) - Леонид Львович Аронзон
как зеркалом подобье.
Пейзаж окна. Плафон. Стена.
И ты, как сад, подробна.
1960
182
Рике
Сохрани эту ночь у себя на груди,
в зимней комнате ёжась, ступая, как в воду,
ты вся шелест реки,
вся — шуршание льдин,
вся — мой сдавленный возглас и воздух.
Зимний воздух и ветер. Стучат фонари,
как по стёклам замёрзшие пальцы,
это всё — наизусть,
это всё — зазубри
и безграмотной снова останься.
Снова тени в реке. Слабый шелест реки,
где у кромки ломаются льдины,
ты — рождение льдин,
ты — некрикнутый крик,
о река, как полёт лебединый!
Сохрани эту ночь, этот север и лёд,
ударяя в ладони, как в танце,
ты вся — выкрик реки,
голубой разворот
среди белого чуда пространства.
〈1961?〉
183
Развязки нет, один — конец,
а жизнь всё тычется в азы,
мой стих ворочая во мне,
как перекусанный язык.
И плащ срывается в полёт,
и, отражаясь в мостовых,
вся жизнь меж пальцами течёт,
а на ладони бьётся стих.
Да, стих, как выкрикнутый крик,
когда река скользит в дожди,
мой стих — не я, не мой двойник,
не тень, но всё-таки сродни.
Так вот мой стих — не я, рывок
в конец любви, в конец реки,
как слабый звон колоколов
от ветром тронутой руки.
Так отделись, мой стих, как звон,
как эхо, выкатись на крик,
чтоб губы, став подобьем волн,
меня учили говорить.
〈1961?〉
184
В пустых строениях апреля
мне воздух повторит тебя
одной тоской оцепененья,
которой север весь объят.
Как дым, берёзовые рощи —
собранье птиц, и гнёзд, и снег,
и поезда, виясь, как росчерк,
в полях распишутся за всех,
которым этой ранью сонной,
снег пережив, платить тоской
за свет обугленных газонов
над тёмно-пасмурной рекой.
Я среди них. Деревья сада
заполнил воздух. Птицы спят.
И куст мерещится засадой,
и звёзд кусты, и снова — сад.
И снова за толпой теряясь,
как пробиваясь сквозь кусты,
нездешней горечью окраин
пугают сёстры-близнецы.
И сад под куполом апреля,
тебя в деревьях повторив,
гнетёт покоем запустенья
и душной ночью нелюбви.
〈1961?〉
185
Да, ночь пространна
за изгибом веток,
изгиб дорог, изгиб моей судьбы,
о тишина путей,
ночей, ветвей,
мне ведом
тот путь путей
коснувшийся стопы.
Ночь как туннель.
И в мире какофоний
ночных дорог,
где оживает страх,
стоят спокойно царственные кони
в зелёном сгустке
сумеречных трав.
Ночь — воскресенье душ.
И чёткость очертаний
я каждым шагом вынужден терять,
и смутность мира
за чертою знанья,
как дикое пространство
бытия.
Там круговерть ветвей!
Стопа, коснись дороги,
где круговерть судьбы
роняет след,
не бойся звёзд,
идущие, как боги,
как в день творенья,
выйдем на рассвет.
〈1961?〉
186
Вся эта ночь, как водоём
зрачка под сонным веком,
как пахнут волосы дождём,
так руки пахнут снегом,
иди, вот ночь, и в ней разгул
таинственный, как окрик,
где тени чертят на снегу
неверный иероглиф.
В твоём прощенье горечь есть,
как туфелька на память,
когда открытая, как весть,
ты кружишься ночами
по переулкам, где и снег
к утру — банкрот и скряга,
где остаётся только след:
растоптанная влага.
Но ты иди туда, где свет
дрожит, как будто плачет,
а снег казну свою на нет
изводит, о растратчик!
о расточитель! но иди,
взрывай ногой сугробы
и, как Снегурочка, рядись
в серебряную обувь.
Так и живи, мотай казну,
глотай судьбу, как сплетни,
я на плече твоём усну,
на жёрдочке последней.
〈1961?〉
187
Каким теперь порадуешь парадом,
в какую даль потянется стопа,
проговорись, какой ещё утратой
ошеломишь, весёлая судьба?
Скажи, каким расподобленьем истин
заполнится мой промысел ночной,
когда уже стоят у букинистов
мои слова, не сказанные мной?
Гони меня, свидетеля разлада
реальности и вымыслов легенд,
покорного служителя распада,
на мужество и ясный сантимент,
и надели сомнением пророчеств,
гони за славой, отданной другим,
сведи меня с толпою одиночеств
и поделись пророчеством моим.
〈1961?〉
188
По городу пойду весёлым гидом
и одарю цыганку за цветок,
последний снег, капелями изрытый,
уже не снег, а завтрашний поток.
Развесь, весна, над улицами ливни,
где тихая шевелится река,
где, отражаясь в сломанные льдины,
под облаками мчатся облака.
Лепи, весна, душа моя, планеты,
пока сады твои ещё мертвы,
гони меня, как прожитые беды,
по жёлтому асфальту мостовых.
Храни мои нелепые потери
и, когда мысль последняя умрёт,
остановись, душа, роняя перья,
но вдруг опомнись и начни полёт.
