Собрание произведений в 2 томах. Том II (изд. 3-е) - Леонид Львович Аронзон
По краю скатерти прополз
паук и длинной паутиной
соединил ребро стола
с паркетом, вазою старинной
из итальянского стекла,
и ваза озером печальным
светилась тускло. Я взглянул
на непомерно вздутый чайник,
на выгнутый узорно стул,
на две пустующие рамы,
отдельно — на рулон холстов,
на гобелен: далёкий замок,
пейзаж, наездница с хлыстом,
на два изжёванных окурка
в стакане с мутною водой,
на книжку с видом Петербурга,
размером в детскую ладонь.
Затем прислушался: и угол
дышал с моим дыханьем в такт,
в потёмках ниши полукруглой
чуть слышно скрипнула тахта,
[комод] скулил тяжёлой дверцей,
вдруг гулко лопнула струна.
Я, будто медленно, разделся,
на спину лёг. Я точно знал,
что дом забыл своих хозяев:
владелец, пристрастясь к вину,
не наезжал сюда — зевая,
я потянулся и уснул…
〈II〉
Открыв глаза, я не увидел
предметов. В комнате был мрак.
Был ужас комнаты обыден.
Я вспомнил, что сегодня март,
что снег ещё сходить не думал,
хотя в холмах уже обмяк.
Пройдясь по комнате угрюмой,
я встал к окну. Ко мне, дымясь,
шёл длинный луч сквозь щель меж досок,
сколоченных одна к другой.
Луч освещал вершины сосен
и как бы наставлял: покой,
которому предел: «Мой милый,
который час?» — «Ещё темно?!»
«Тогда ложись!» — «Ты уходила?»
«Да!» Оглянулся. Предо мной
стояла женщина. — «Не стоит
казнить себя. Иди ложись».
Я не ответил. — «Ну, не то я…»
«Всему одна цена!» — «Ах, жизнь,
тебе идёт святая пошлость!»
«О, да!» — Снаружи билась дверь,
был дом как будто перекошен,
и сад теней тянулся вверх.
Рояль блестел крылом подъятым,
в луче луны сновала пыль.
Я за руку схватил: «Куда ты?»
Бесплотный сад как будто плыл
вверх по стене. — «Я буду мёртвой,
когда ты хочешь так!» — «Уйди!» —
«Ты всё не можешь без увёрток,
наверняка!» — «Так не один
я здесь!» — «Но так всё вдвое хуже.
Две смерти, одичанья два».
Был комнаты обыден ужас.
Чтоб не сорвалось: «Если б вас
я знал, как…», я сказал: «Сыграй мне!»
и сел на подоконник, свет
сверкал на глянце фотографий,
и сад теней тянулся вверх.
Она, присев к роялю, сонно
нажала клавишу, но звук
был между выдохом и стоном,
и дальше: «Как тебя зовут?
Зачем ты здесь? Всё бестолково:
разлад, развал. Полно вещей.
Мне кажется, из всех щелей
следят. Умру — мне будет вдоволь
растений, почвы. Дом мой пуст.
Всё в тишине: деревья, дом мой,
как в зеркале. Как ровен пульс!
Как снег спокоен! Как подробна
беседа!» — Я уже привык
в потёмках различать предметы,
всё то, что было незаметным,
теперь представилось: ковры,
в рулон накатанные, ваза,
нож для бумаг, будильник, дверь,
всё тот же сад тянулся вверх.
«Я виноват, но как-то сразу
мне…» — «Милый, всё ещё темно?
Там, на заливе, снег и ветер.
Мой дом не пуст, когда со мной
ты; слышишь, этот дом последний
недолог будет. Там — залив,
там — лес: опасное соседство.
Останься здесь из нелюбви
к другим местам. Из прочих бедствий
мы выбрали…» Был ровен свет,
просторна ночь и так подробна,
что сад теней, всплывая вверх,
казался бытием загробным,
ещё был шкаф, трюмо и стол.
«Смотри, как мы лежим под снегом,
и я покорна. Снег тяжёл.
Итак, мы выбрали ночлегом
забытый ненадолго дом.
Лежим в снегу. Тепло, блаженно.
Вот сад юродивый на стенах.
Пред нами поле и холмы.
Всё пусто. Для глухонемых
открыта истина; повсюду
безгласность, словно в зеркалах,
должно быть, на таких холмах
душа равна пространству. Буду
покорна. Повернись ко мне.
У твоего плеча, как в лодке.
И плотный снег, и сад бесплотный,
смотри, как освещает снег!
Смотри, в лесничестве итог
всей нашей жизни: холм и поле,
ты думал, что ещё темно,
ты всё откладывал на после,
теперь нас укрывает флаг
равнин, и я с тобой покорна,
но ты любовник, ты не ворон,
не уходи, останься, ляг
ближе…» — Я смотрел во тьму,
где сад, распластанный по стенам,
метался. — «Ладно, я оденусь,
уйдём отсюда. [Я
приму]
тебя, и сразу же уйдём.
Там, на заливе, снег и ветер.
Смотри, как он вершины вертит,
ещё смотри — забытый дом,
похожий на пейзаж души,
вглядись в него: ты как-то жил
до этой ночи». — Я поднялся,
зажёг свечу. — «Вот я. Прости».
«Я знала это. Ты был тих,
ты не похож. Вон там твой галстук.
Кинь мои вещи. Славный дом.
И ты не оборотень. Свечи
задуй. Мы, может быть, придём.
Там на заливе снег и ветер.
И холодно. Но я встаю».
Итак, утоптанной тропой
идём всё дальше. Лес редеет.
Затем вопрос: «Тебе тепло?»
Впотьмах юродствуют деревья.
Всё ниже дряхлые кусты,
на снег поставленные сосны
недвижны, близится пустырь.
Так вот что: сборища несносны
и даже так, вдвоём нельзя
подняться на высоты Бога,
когда по лесу сзади, сбоку
ночные лыжники скользят,
и, возникая (полночь, бор),
лицо вдруг к дому обращают,
полночный снег их освещает.
И за спиной угрюм, но добр,
луной и снегом освещённый,
чернеет дом. Полно вещей.
Вот просека узка, как щель.
Суки шевелятся со звоном.
Тропа окончилась. В снегу
купались лисы. Меж стволами
белело взморье. Мерный гул
от моря шёл. Чернели камни.
Был белый флаг равнин, пейзаж
