Жуков. Танец победителя - Сергей Егорович Михеенков
Москва не жалела наград. 70 человек были удостоены звания Героя Советского Союза, 83 – ордена Ленина, 595 – ордена Красного Знамени, 134 – ордена Красной Звезды, 33 – медали «За отвагу», 58 – медали «За боевые заслуги».
Солдатская медаль «За отвагу» на Халхин-Голе оказалась самой редкой наградой.
Жуков тогда получил свою первую «Золотую Звезду». Всего их будет четыре.
Приверженцы теории «кровавых дел» Жукова, как известно, твёрдо стоят на том, что, мол, он добывал свои победы исключительно большой кровью своих солдат и расстрелами, давая выход своей природной жестокости, и упорно настаивают на том, что именно на Халхин-Голе впервые проявилась и жестокость Жукова, и его нечувствительность к большим потерям, и склонность в трудные минуты прибегать к крайним мерам, то есть расстрелам.
Что ж, остановимся на этой трудной теме.
Что касается соотношения потерь, то потери нашей стороны значительно меньше японских. Об этом свидетельствуют все справочники.
О расстрелах.
В пустыне Номонган и через два года, когда грянет другая война, более жестокая и кровавая, Жукову не раз и не два придётся исправлять, как говорят нынче, чужие косяки, проистекающие из бездарности, безволия и откровенной трусости тех, кому было поручено то или иное дело. В том числе и «расстрельными» приказами. Потому как на войне как на войне – иная педагогика уже опаздывала и была неэффективной. Лично, конечно, не расстреливал. Такого не было. Но под следствие нерадивых и трусов отдавал хладнокровно. Арест, следствие, трибунал, а там – как ляжет карта судьбы…
Хозяйство ему от комдива Фекленко досталось незавидное. Боевая выучка на нуле, дисциплина никакая, взаимоотношения в ротах – как в отрядах трудовых лагерей. Недисциплинированность зачастую переходила в эпизоды, которые квалифицировались как воинские преступления. Притом что бойцы не владели самыми элементарными армейскими навыками – не знали строя, не умели пользоваться шанцевым инструментом, не могли правильно окопаться на поле боя, не могли стрелять из винтовки, не знали её материальной части. О пулемётах и говорить нечего. В первых боях, когда Жуков только что прибыл в корпус, в некоторых стрелковых полках на огневые позиции выходили исключительно командиры, чтобы стрелять по японцам из штатных пулемётов. Пулемётчики таковыми только числились. В полках и батальонах процветало пьянство и неповиновение командирам. Когда запахло порохом, начались повальные самострелы. Ещё на марше к передовой раненых в конечности санитарные машины увозили в тыл десятками. Целые части, поступавшие из Забайкалья, из Фронтовой группы от Штерна, оказались откровенно небоеспособными.
Из донесения в Политуправление РККА от 16 июля 1939 года: «В прибывшей 82 сд отмечены случаи крайней недисциплинированности и преступности. Нет касок, шанцевого инструмента, без гранат, винтовочные патроны выданы без обойм, револьверы выданы без кобуры… Личный состав исключительно засорён и никем не изучен, особенно засорённым оказался авангардный полк, где был майор Степанов, военком Мусин. Оба сейчас убиты. Этот полк в первый день поддался провокационным действиям и позорно бросил огневые позиции, перед этим предательством пытались перестрелять комполитсостав полка бывшие бойцы этого полка Ошурков и Воронков. 12.07 демонстративно арестовали командира пулемётной роты Потапова и на глазах бойцов расстреляли, командир батальона этого полка Герман лично спровоцировал свой батальон на отступление, все они преданы расстрелу. Для прекращения паники были брошены все работники политуправления РККА, находившиеся в это время на КП…» И далее: «В этом полку зафиксированы сотни случаев самострелов руки…»[60]
Сотни! А это означает, что умышленное членовредительство с целью уклонения от боя в дивизии, присланной Штерном в качестве усиления 1-й армейской группы, становилось явлением массовым и угрожало полным разложением частей, вступивших в боестолкновения с японцами.
Можно себе представить состояние Жукова, когда ему донесли, что полк, державший оборону в центре построения фронта по линии реки Халхин-Гол, трусливо бросил свои позиции, смят наступающими японцами и в беспорядке бежит, что на его плечах японская пехота потоком беспрепятственно обтекает оголённые фланги нашей обороны и угрожает не только плацдармам на том берегу реки, но и всей армейской группе…
Вот тогда-то и состоялась отчаянная и против всех правил, вынужденная контратака бригады лёгких танков. Впоследствии и Кулик, и Штерн упрекали Жукова в неосмотрительности, в том, что не прикрыл танковую атаку пехотой, что действовал в организации и проведении той атаки не по уставу. Действительно, не прикрыл. Прикрыть атаку танков комбрига Яковлева было нечем и некем, стрелковый полк разбежался. Так что правы кураторы – не по уставу. Танковая атака была импровизацией, вынужденным риском ради спасения всего фронта на Халхин-Голе, оплачена она и десятками танковых экипажей, сгоревших в своих машинах. Но не возьми тогда, в те кромешные минуты, ответственность на себя, потери могли оказаться гораздо большими. Конечно, захлебнись тогда атака бригады Яковлева, не доберись она до японских позиций и не разделай оборону японской дивизии, импровизацию Жукова могли бы квалифицировать как воинское преступление – намеренно вывел резервную танковую часть под огонь противотанковых средств противника…
Наводить порядок в дрогнувших частях пришлось командующему. Мягкие средства и полумеры здесь, разумеется, не годились.
А вот каким увидел Жукова Константин Симонов в Монголии: «Штаб помещался по-прежнему всё на той же Хамар-Дабе. Блиндаж у Жукова был новый, видимо только вчера или позавчера срубленный из свежих брёвен, очень чистый и добротно сделанный, с коридорчиком, занавеской и, кажется, даже с кроватью вместо нар.
Жуков сидел в углу за небольшим, похожим на канцелярский, столом. Он, должно быть, только что вернулся из бани: порозовевший, распаренный, без гимнастёрки, в заправленной в бриджи жёлтой байковой рубашке. Его широченная грудь распирала рубашку, и, будучи человеком невысокого роста, сидя, он казался очень широким и большим»[61].
«В моих записках о Халхин-Голе, – впоследствии, готовя к изданию свои фронтовые блокноты, писал Константин Симонов, – сохранилась такая запись: «…я сидел в одной из штабных палаток и разговаривал с командирами-кавалеристами. Один из них – полковник, служивший с Жуковым чуть ли не с Конармии, – убеждённо и резко говорил, что весь план окружения японцев – это план Жукова, что Жуков его сам составил и предложил, а Штерн не имел к этому плану никакого отношения, что Жуков талант, а Штерн ничего особенного из себя не представляет и что это именно так, потому что – он это точно знает – никто, кроме Жукова, не
